Обвал

– Чой-то ты задержавшись, – приветствовал кто-то Стаса и тут же осёкся: – Ой, да ты, никак, человечка нам привёз.

– Не вам, а нам, – поправил Стас.

– Всё равно, в наши края. И бабонька какая сочная. Не потрогать, так хоть поглядеть.

– Хватит болтать, – недовольно сказал Стас. – Капкан, вот, забирайте и топайте домой. Завтра – выходной, я никуда не поеду, буду гостью на житьё устраивать.

– Па-анятно, – согласились мужики.

Капкан живо сгрузили, Стас, провожаемый любопытными взглядами, поехал дальше. Свернув на просёлок, остановился, сказал:

– Давай Лёню одевай и сама одевайся. Мёртвую зону проехали, а в деревню в таком виде нельзя. Бабушки у нас строгие.

Жилые деревеньки в анклаве сберегались, почти как железные дороги в промышленных районах. Бывало, что и людей подселяли, если совсем уж вымороченным становился хуторок. Понимали люди, что если пропадёт жильё, то надвинется мёртвая зона, меньше станет полей и леса, ближе гибель. Так и шло небытие: на города одним манером на сёла – совсем иначе.

Овдеево – деревня, где Стас был когда-то дачником, а теперь самым, можно сказать, главным жителем, насчитывало десять жилых домов, где спасалось двенадцать живых душ. Елины – нестарая ещё пара со справным хозяйством, у которых, по словам Ваньки, и самогон водился, и самосад. А вот дети Елиных издавна жили в городе, и внуки, приезжавшие на каникулы, тоже успели уехать в школу. Тётка Анна Мурзакова, тоже была в силе, даже корову завела. Была она вдовая, к ней ходил Витька из Федово, но переехать совсем и жить общим хозяйством никак не решался. Ванька Филиппов и Мишка Рукавишников – алкоголики, прежде кормившиеся при бабкиных пенсиях, да и ныне пытающиеся жить старухиными трудами. Остальные жители деревни были бабки разной степени убогости.

А теперь Стас вёз Юлю – молодую женщину с маленьким ребёнком.

При въезде в деревню они встретили Анну, шедшую на луг за коровой. При виде Юли старуха всплеснула руками:

– Ой, Стасик, девоньку какую хорошую привёз! Да ещё и с мальчишечкой! Внучок?

– Это Лёня, ¬– не вдаваясь в объяснения, ответил Стас.

– Лёнечка… – пропела Анна. – Худенький какой… Я сейчас корову подою, молочка принесу парного.

– Спасибо, – произнёс Стас.

Рядом тихо всхлипнула Юля:

– Спасибо…

Подъехали к домам. Изба Стаса была крайней на деревне. Дальше стояло несколько выморочных домов, где никто не жил.

– Это твой дом будет, – Стас указал на тёмную громаду избы-пятистенки, где не двум, а десятку человек жить впору. – Бывшие бабы-Грунины владения. Бабка Груня умерла, дом бесхозным остался. Хороший дом, не так давно построен. Теперь будет твой. Но туда завтра вселитесь; сначала протопить надо хорошенько, а то дом выстыл. Так что, первую ночь – у меня.

Стас остановился у своей избы, такой же тёмной, как и остальные. Соскочил с телеги, помог слезть Юле, толкнул незапертую дверь.

Дома затеплил восковую свечу, и первым делом усадил за стол Лёньку, придвинул ему кружку простокваши и миску с оладьями, которые прочил себе на ужин. Сам принялся растапливать плиту и малую печурку, труба которой тянулась под потолком, давая немедленное и жаркое тепло.

– Ты шубку сними, тут не холодно, и тоже ешь. Это кабачковые оладушки на толокне. Попробуй, они вкусные.

– Я ем, – отвечала Юля, придвигая миску ближе к Лёнику.

– Осенью и зимой, – виновато произнёс Стас, – темно вечерами. Некоторые вовсе при лучине сидят.

– Там было не светлее.

В дверь осторожно постучали. Стас давно привык, что в таких случаях кричать: «Войдите!» – бесполезно; надо пойти и самому открыть гостю дверь.

На крыльце с небольшой кастрюлькой в руках стояла ещё одна ближняя соседка: тётка Дуся.

– На-ко, вот. Ты же не готовил сёдни, а гостей кормить надо. Тут картошка горяченькая, да с мясом. Мишка где-то зайца спроворил, вот и мне досталось мясца.

– Как же он его спроворил – без ружья и собаки?

– Уж и не знаю. Смеётся, говорит: побежал и за уши схватил. А мне принёс свежевать, да готовить.

Стас знал, что Мишка ставит на зайцев, которые по осени принялись шнырять по огородам, самодельные силки. В удачу такой охоты Стас не слишком верил, а, поди ж ты, вот он, заяц.

Особо глазеть на Юлю Дуся не стала – приличия понимать нужно. Представилась сама, сдержанно, чтобы не сглазить, похвалила мальчика и ушла, обещав, что отгонит сани на место и обрядит Малыша.

Следом появилась Анна с парным молоком и мисочкой творога. Лёник к этому времени осовел и клевал носом. Чашку он ухватил крепко и тут же уснул, не отхлебнув молока.

– Давай-ка его укладывать, – Стас переставил свечку, уже наполовину сгоревшую, так, чтобы отблески падали и на кухонный стол, и в маленькую комнатушку, где стояла вторая кровать, которой Стас никогда не пользовался. Стас частенько размышлял, почему в любой избе, даже если там живёт напрочь одинокий человек, непременно стоит две, а то и три кровати. Наверное, оттого, что одиночество враждебно человеку, и всякий, в ком ещё теплится жизнь, надеется, что появится в доме кто-то близкий, и потребуется ему своя постель.