Обсидиановый храм

– Контрабандисты наркотиков? – спросил Спанн. Как, черт возьми, он это узнал?

– Арсено промышлял контрабандой наркотиков. Нет сомнений, что похитители – его коллеги, и они отчаянно хотят освободить его, пока он не «запел».

Лонгстрит прохаживался вперед-назад, продолжая говорить.

– Итак, что мы будем делать? – он поднял тонкий палец. – Вариант «А»: мы инсценируем панику и немедленно выполняем все их требования. Мы, выглядим так, как будто делаем все возможное, чтобы спасти нашего драгоценного агента. Все это время мы с ними разговариваем, и это дает гарантию, что Пендергаст не умрет, – он поднял второй палец. – Вариант «B»: мы надавим на Арсено по принципу молота и наковальни, но очень осторожно. Может быть, он их выдаст. Вариант «C»: они прячутся где-то на судне, поэтому мы прочешем Атлантическое побережье. Вариант «D», и он же самый важный: мы их выкурим. Как? Переправив Арсено из Синг-Синг в Нью-Йорк. Я должен добавить, что вся эта операция должна пройти абсолютно секретно не только от прессы, но и от нью-йоркской полиции, и даже частично от ФБР – ограничимся этой командой и несколькими начальниками.

Старший агент Спанн так и остался стоять на месте, переводя взгляд с Лонгстрита на свою ударную группу. И с уязвленной гордостью заметил, что они сосредоточили все свое внимание на директоре. Каким-то совершенно непостижимым образом Лонгстрит запросто взял на себя командование операцией. Спанн почувствовал, как медленно закипает от унижения и гнева.

21

В запутанных подземельях особняка 891 по Риверсайд-Драйв Констанс Грин сидела за рабочим столом в своей маленькой библиотеке, нахмурив брови над сосредоточенными фиалковыми глазами. Все ее внимание было нацелено на предмет, стоящий перед ней на столе. Это была старинная японская ваза с простой выжженной на ней идеограммой: три ветви миниатюрного дерева айвы, увитые цветами, бутоны которых были выполнены так искусно, что, казалось, дрожали, пока Констанс работала.

Обеспокоившись собственным психическим состоянием, Констанс сорок восемь часов назад приступила к духовным и интеллектуальным упражнениям, которые – как она знала – были способны возвратить ей душевное равновесие. Эти умения вкупе с воспитанным годами безразличием к внешнему миру являлись одновременно ее гордостью и ее лучшим способом защиты. Она стала подниматься в четыре часа утра и тут же приступала к медитации, рассматривая трансцендентный узел на шнурке из серого шелка, который подарил ей Церинг – англоговорящий монах монастыря Гзалриг Чонгг, где Констанс обучалась тонкостям тибетской духовной практики, известной как Чонгг Ран. Благодаря большому количеству тренировок, она в течение часа могла достичь состояния «стонг-па-ньюид», «состояния Чистой Пустоты». Вновь обратившись к медитативным практикам, она старалась поддерживать это похожее на некий транс медитативное состояние в течение часа каждое утро. Как она и ожидала, принеся с собой желанное облегчение, эта практика и впрямь помогла ей восстановить душевное равновесие. Она больше не чувствовала сонливости во второй половине дня и не просыпалась посреди ночи.

Кое в чем другом это тоже помогло.

Ее невидимый собеседник… или ухажер – она толком не знала, как его называть – за последние сорок восемь часов более не объявлялся. Если бы не реальность оставленных им подарков, Констанс и вовсе сочла бы его плодом своего больного воображения. Ее обеды также стали проще. Хотя сервировались они по-прежнему изысканно, что было нехарактерно для миссис Траск. Последняя трапеза Констанс состояла из диких лисичек, куриной грудки и равиоли. При этом ни один из двух последних ужинов не сопровождался вином.

Констанс, как могла, старалась отвлечься от мыслей о таинственном компаньоне.

Теперь, приспособившись к своему необычному положению и постепенно смиряясь со смертью опекуна, она вернулась к одному из своих любимых занятий – икебане, японскому искусству цветочной композиции. Икебана увлекала ее не только своей древностью и историей, но и своей красотой и тонкостью. Годом ранее в одном из альковов кабинета диковин Эноха Ленга она установила люминофор на четыре сотни ватт и под ним выращивала миниатюрные деревья: апельсин, абрикос и хурму. Ей нравился стиль шуши[86], которому она следовала в каждой композиции: три ветви растения символизировали небо, землю и бытие – буддийскую философию, которая так гармонично сочеталась в сознании Констанс с дисциплиной Чонгг Ран.

Она предпочитала работать с ветвями фруктовых деревьев не только ввиду их красоты и непостоянства, но и потому, что их деликатность и необычные формы затрудняли творческий процесс. Она работала кропотливо, с изысканной заботой, тем самым отдавая дань хрупкой природе растений. Если б она осталась довольна результатом своей работы, она разместила бы эту икебану в комнате с деревянными гравюрами – возможно, в пустой нише рядом с тхангкой ее сына…

Внезапно Констанс остановилась. Откуда-то из глубин лабиринта коридоров, за пределами ее апартаментов, послышались звуки клавесина.