Обсидиановый храм

– Констанс. Послушай. Эта комната – идеальный куб, но помещение, в котором изначально находилось насосное оборудование, не было таковым. Я построил комнату в комнате. Ты заметила ту большую коробку наверху лестницы? Когда я создавал эту комнату, то заполнил пространство между стенами моей обсидиановой комнаты и каменной кладкой насосного помещения пластиковой взрывчаткой. Пластиковая взрывчатка, Констанс – здесь достаточно C-4, чтобы превратить все это – комнату, цистерну, и все остальное – в мелкую пыль. Та коробка наверху лестницы – это детонатор с таймером. Когда-то, как я уже и сказал, эта комната служила другой моей цели. Теперь она наполняет меня ненавистью к самому себе. Как только я бы обрел спасение в твоей любви, то хотел взорвать ее, тем самым навсегда уничтожив свое позорное и жестокое прошлое.

Констанс ничего не сказала.

– Я открыл тебе свою душу, Констанс, – продолжал он, и его голос внезапно стал взволнованным, – теперь ты видела все. Я никогда не говорил тебе этого, но моей мечтой всегда было, чтобы когда-нибудь мы оба смогли принять эликсир и продолжить его принимать. Теперь, когда разработан идеальный синтез, я не только сумел обратить вспять твое неестественное старение, но, по сути, у меня теперь есть возможность поддерживать тебя вечно молодой. Мы вместе сможем навсегда остаться молодыми, быть отрезанными от мира и наслаждаться друг другом. И не только мы одни: наш сын мог бы присоединиться к нам, здесь, в этом особенном месте. Он заслуживает того, чтобы присоединиться к нам. Несмотря на то, что ты сказала раньше, он всего лишь ребенок. Маленький мальчик. Ему нужно больше, чем быть некой фигурой, предметом почитания. Ему нужны его родители. Здесь мы можем забыть наши тяжелые, болезненные прошлые жизни и обратиться вместо этого к новому будущему. Разве это не прекрасная мечта?

Его умоляющий тон многократно отражался от стен в полумраке комнаты.

– Если все это правда, – сказала Констанс, – если эта жизнь действительно позади, если это – лишь хроника свершившихся проступков прежней жизни… почему ты так быстро поместил в витрину это? – и она указала на некролог.

Диоген перевел взгляд с нее на экспонат. Через мгновение он опустил голову, ничего не сказав.

– Я так и думала, – и она повернулась, чтобы обойти его.

– Подожди! – позвал он умоляюще, поспешно следуя за ней, пока она открывала дверь, выходящую на мостки. – Подожди. Я докажу! У меня для тебя есть главное доказательство. Сейчас я активирую таймер и взорву C-4. Превращу этот музей в кратер. Ты убедишься в этом сама – с безопасного расстояния.

Она остановилась на мостках, глядя вниз, на темную воду. Диоген, оставшийся стоять позади нее, снова заговорил.

– Какое еще доказательство ты желаешь от меня получить? – спросил он тихо.

64

Констанс долго смотрела на Диогена. Она заметила, что от волнения на его лице выступили бисеринки пота. В его же взгляде она смогла прочесть отчаянную тоску и увидела в нем слабый проблеск надежды – как будто последний горящий уголек в затухающем костре.

Пришло время растоптать этот уголек.

– Доказательство? – переспросила она. – Ты уже представил мне все доказательства твоей любви, – последнее слово она произнесла с тяжелой иронией. – Пожалуйста, установи таймер. Я с удовольствием увижу, как все это взорвется.

– Я сделаю это. Для тебя.

– Я не уверена, что ты сможешь расстаться со своими драгоценными воспоминаниями. Вот и увидим сейчас, – пробормотала она голосом, полным притворной теплоты, – насколько хорошо мы понимаем друг друга. Это правда: мы похожи, очень похожи. Я понимаю тебя, а ты, Диоген, понимаешь меня.

Диоген побледнел. Она увидела, что он тоже вспомнил: это были те самые слова, которые он сказал ей, когда хотел соблазнить четыре года назад.

И затем она стала по-итальянски цитировать строчки стихов, которые он ей нашептывал на ухо, в то время как опускал ее на бархатные подушки кушетки:

«Опускается ночь,

Восходят звезды».

По мере того, как она говорила, его двуцветные глаза окончательно потухли. Констанс наступила на ту самую последнюю искру надежды, и почувствовала ее метафорический хруст под своей пяткой.

После этого лицо Диогена стало меняться, и, в конце концов, его черты медленно исказились ужасающей гримасой веселья. С его губ слетел блеклый, сухой, мрачный смех, который все усиливался, переходя в хриплый и раскатистый.

– Значит, все это было неправдой, – наконец смог выговорить он, вытирая рот, – я был обманут. Меня, Диогена, провели как младенца. Браво, Констанс. Какое представление! Твоя гениальная жестокость превосходит даже мою собственную. Ты оставили меня ни с чем. Ни с чем.

Теперь в свою очередь улыбнулась она:

– Но я все же кое-что оставляю тебе.

– И что же это?

– Эликсир. Прими его: и ты сможешь прожить долгую, очень долгую жизнь.

Наступило затишье, пока они продолжали смотреть друг на друга.