Обсидиановый храм (ЛП)

Поначалу Констанс показалось, что она буквально плавает в чернильной пустоте. Затем раздались еще щелчки, и когда Диоген включил все освещение, она поняла, где находится. Констанс стояла посреди помещения, которое напоминало идеальный куб: с полом, стенами и потолком, отделанными черным мрамором. Но затем, когда она присмотрелась более внимательно, то поняла, что лампы, висящие через равные промежутки в нескольких футах от потолка, фактически находились за очень тонкими стеклами, сделанными из какого-то темного дымчатого материала. Материал не был какого-то определенного цвета, а скорее представлял собой перелив, мерцающие оттенки серого. Свет, который проходил сквозь эти панели, придавал комнате легкую, необычную, сверкающую люминесценцию, как если бы Констанс заключили в тюрьму, находящуюся в дымчатом бриллианте разных градаций серого. Затем она поняла, что и стены, и потолок помещения были полностью облицованы обсидианом.

Как будто по сигналу, она услышала позади себя горький, безрадостный смех.

— Да, так и есть, — произнес тот же атональный голос. — Это не храм медитации, а моя истинная обсидиановая комната. Это святыни — если все те вещи, которые приносят стыд и боль, можно назвать «святынями» — моей прошлой жизни.

Присмотревшись более внимательно, Констанс увидела, что на всех четырех стенах висят прямоугольные короба на таком же расстоянии друг от друга, что и лампы освещения. Все были одного размера — примерно восемнадцать дюймов на два фута[191]. Они не сливались со стенами, а отступали от них точно на такое же расстояние, как и их верхние собратья. Они также были облицованы обсидианом, только фасад был сделан из прозрачного стекла. Маленькая, скрытая лампа в каждой витрине освещала слабым светом их содержимое, напоминая композиции художника Джозефа Корнелла[192].

— Мой музей, — пояснил Диоген. — Пожалуйста, позволь мне стать твоим гидом. Все эти экспонаты расположены в хронологическом порядке, начиная слева от тебя.

Он на несколько шагов отошел от двери и остановился у первой подвесной витрины. Внутри Констанс увидела эскиз старого города, выполненного в миниатюре на миллиметровой школьной бумаге. Его масштабность и прекрасно проработанные детали захватывали дух. Все это можно было нарисовать только с помощью увеличительного стекла и простого карандаша с очень тонким грифелем. Каждый микроскопический дом города был покрыт черепицей, каждый булыжник на каждой улице был любовно заштрихован, над каждым дверным проемом был написан микроскопический номер дома.

— Я нарисовал это, когда мне было семь лет, — услышала она голос Диогена. — В своем воображении я жил в этом городе. Каждый день я пририсовывал к нему дополнительные детали. Помимо всего прочего он мне очень нравился. Я поместил его сюда, как напоминание о том, кем я мог стать. Так я напоминал себе, что все могло быть по-другому. Но, видишь ли, когда я еще работал над ним... со мной кое-что случилось.

— Событие, — сказала Констанс.

— Да. Событие. Ты слишком мало знаешь о нем, не так ли? Я уверен, что Алоизий никогда не рассказывал об этом.

Констанс осталась неподвижной. Она смотрела на замечательный рисунок. С трудом верилось, что в столь юном возрасте кто-то мог создать нечто настолько прекрасное и совершенное.

— Мы с Алоизием играли в подвале под особняком Мэзон де ля Рош-Нуар — нашим старым домом в Новом Орлеане на Дофин-стрит. Мы наткнулись на потайную комнату полную реквизита, созданного нашим великим прадядей Комстоком для его магического шоу. Один из них назывался «Дорога в ад». Алоизий затолкал меня в него. Оказалось, что это было устройство, созданное для двух целей: заставить человека сойти с ума или испугать его до смерти.

«Как ужасно»,— подумала Констанс.

— Прошло какое-то время, прежде чем меня спасли из этой будки. Внутри было настолько ужасно, что я попытался совершить самоубийство «Дерринджером»[193], специально оставленным там, чтобы предложить вечное «освобождение» человеку, оказавшемуся внутри, — он прервался. — Пуля вошла в мой висок, но так как это был маленький калибр, то она вышла из моей глазницы. Долго я находился на грани жизни и смерти, но, в конце концов, смог выжить. Но после этого, все вокруг меня… изменилось. На какое-то время меня отослали. Цвета исчезли из моего мира — остались только монохроматические оттенки серого. Тогда — да и сейчас тоже — я плохо сплю, и все из-за нанесенного непоправимого ущерба. Когда я вернулся, то полностью изменился. Стал совершенно другим человеком.

Он перешел к следующей витрине, и Констанс последовала за ним. Внутри находилось крошечное распятие, с несколькими темными пятнами, которые выглядели как запекшаяся кровь. Надпись в нижней части распятия гласила: «INCITATUS».