Общий любимец публики

   Наступила весна. К городе почти уже не было снега. Артемий Асафыч с детским настроением ждал, когда прилетят скворцы в устроенную им скворечницу.   -- Дорогие гости прилетят,-- повторял он, обясняя Матову значение великаго события.-- Радость... Птичка по-божьему живет, а не как мы, грешные.   -- Да, она не знает, что такое вексельная бумага,-- соглашался Матов,-- хотя я ей и не особенно завидую.   -- Ох, Николай Сергеич, Николай Сергеич... Не поминайте вы мне про эту проклятую бумагу. Я так полагаю про себя, что не иначе это самое дело, что придумал ее сам чорт. Он-то придумал, а мы с ней тонем и других вместе с собой топим. Лукавый-то вот как силен.   Матов сидел в избушке и никуда не хотел выходить, что начинало безпокоить Артемия Асафыча.   -- Помилуйте, этакий мужчина, можно сказать, из всего дерева выкроен, и будет сидеть, как схимник, в затворе. Сидит, сидит, да еще, пожалуй, что-нибудь неподобное и придумает... Долго ли до греха!   -- Вы по улице бы прошлись,-- советовал ему Гущин.-- Воздух теперь самый легкий, везде воспарение идет... Это ведь только архиереям запрещено по улицам-то ходить, а при вашей комплекции весьма необходимо.   -- Ты думаешь, старче?   -- Хоть кого угодно спросите...   Единственное развлечение Матова теперь заключалось в чтении. Он по целым дням лежал на диване и читал бульварные романы, которые Гущин разыскивал ему по всему городу. Это был какой-то запой.   -- И что это вам дались эти самые романы, Николай Сергеич?-- приставал Гущин.-- И день читаете и ночь читаете,-- как раз еще что попритчится... Неровен час.   -- Про меня это все написано, старче, вот и любопытно почитать...   -- Как же это так, то-есть про вас-то выходит?   -- Да уж такие люди есть, которые возьмут да и опишут тебя издали...   С Матовым у Гущина хлопот было достаточно. Прежде всего выступал денежный вопрос. У Матова оставались еще кой-какия получения с мелких клиентов, и Гущин должен был обходить их, напоминая их обязанности. Но такое обхождение почти ничего не приносило, кроме самых пустых обещаний.   -- Ну и народец!-- возмущался старик.-- А я-то хожу из дому в дом, как поп по своему приходу... Никакой совести не стало в народе. Еще надо мной же смеются...   Это была одна беда -- маленькая, а была и побольше. У Матова были долги, и кредиторы обратили на него теперь свое благосклонное внимание с особенной настойчивостью. Раза два приезжал даже судебный пристав, чтобы сделать опись имущества, но по старому знакомству не вручал повестку, за отсутствием адресата.   Матовские долги безпокоили Гущина больше всего, тем более, что заработать что-нибудь он не имел возможности, благодаря лежавшему на нем запрещению. Потом оставалась совершенно неизвестной общая сумма всех долгов, так что трудно было что-нибудь сообразить.   -- Ты-то о чем безпокоишься?-- уговаривал Матов суетившагося старика.-- Не было еще случая, чтобы какой-нибудь долг потерялся. В свое время все будет.   -- Так-то оно так, а оно все-таки тово, Николай Сергеич...   У Гущина оставалось от собственнаго капитала еще тысячи три, но этой суммы не хватило бы и на пятую часть матовских долгов.   -- Эх, Николай Сергеич, Николай Сергеич...-- повторял Артемий Асафыч, покачивая головой.-- Ежели бы собрать в одно место все денежки, которыя вы заработали...   -- Ну, и что бы было?   -- А жили бы мы припеваючи, вот что и было бы... С деньгами-то всякую беду можно левою рукой развести.   -- Все это суета сует, старче... Не с деньгами жить, а с добрыми людьми.   Матов оставался равнодушным и к своим делам и к самому себе, что особенно огорчало Гущина. Этакими-то люди делаются только пред смертью, когда уж все равно и терять нечего. Потом, разве Николай Сергеич походит на других протчих? Орел был, золотая голова. Вот уж истинно, что от сумы да от тюрьмы не отказывайся.   Из знакомых приезжали навестить Матова кое-кто из своих судейских, но эти визиты, видимо, его тяготили, и Артемий Асафыч начал отказывать гостям, ссылаясь на то, что Николай Сергеич ушел гулять. Исключение делалось только для Войвода, который приезжал раза три и которому Матов всегда был рад, оживляясь в его присутствии. Они подолгу толковали о промысловых делах, и Войвод советовался, относительно некоторых юридических вопросов.   -- Вот уж это настоящий барин...-- восхищался Артемий Асафыч.-- Каждое словечко к месту выговорить.   Бегая по городу, Гущин забегал к разным знакомым, чтобы отвести душу, и, между прочим, завертывал и к Ольге Ивановне. В матовской квартире оставалось все по-старому, с той разницей, что появился опять Щепетильников, с которым Ольга Ивановна советовалась по целым часам.   -- Опять подкинул хвост...-- ворчала Парасковья Асафовна, жалуясь на Щепетильникова.-- Ужо научит он добру нашу Ольгу Ивановну. Ох, не смотрели бы глазыньки!..   Старуха очень жалела Николая Сергеича и подробно разспрашивала, как он живет, и в такт разсказа только качала головой.   -- А я ужо отчитаю Ольгу Ивановну,-- храбрился Гущин.-- Раньше-то я ея побаивался, это точно, а теперь во мне зверства накопилось столько, хоть отбавляй... Возьму и все в глаза ей скажу, за кого я ее считаю. Да... Был я добрый человек, а теперь озверел и только вот не кусаюсь.   Бегавшаго по всему городу с поручениями Матова Гущина больше всего возмущало то, что публика точно забыла даже о существовании Матова. Поговорили, посудачили, посплетничали -- и забыли, точно Николая Сергеича и на свете никогда не бывало. А давно ли это было, как все ухаживали за ним, точно за именинником... Так все в глаза и смотрят.   -- Не безстыдники ли!-- возмущался старик.-- А что будет чрез год, чрез два?..   Понятно, что всякое внимание к Матову Артемий Асафыч ценил на вес золота и на этом основании чаще всего завертывать к доктору Окуневу, выбирая время, когда самого старика не было дома.   -- Вот докторская Аннушка так девушка,-- нахваливал он ее Парасковье Асафовне.-- Можно сказать прямо, что всему миру на украшение девица... Уж столько она великатна, столько добра... Как приду, так не знает, куда и посадить и тем угостить.   Анненька, действительно, была рада каждому посещению старика и принимала его, как дорогого гостя. А сама сядет напротив, подопрет щеку рукой и так хорошо да ласково слушает старческую болтовню.   -- Смотрю я на вас, барышня, и только дивлюсь,-- говорил Артемий Асафыч.-- Давно ли вы были так, ну, обыкновенная девушка, у которой и на уме-то одне веселыя мысли, как оно полагается настоящей девушке.   -- А теперь?   -- А теперь даже совершенно напротив... да. В том роде, как будто вы и не девушка... Сурьезная такая и протчее.   Анненька улыбалась как-то особенно хорошо и ничего не отвечала.   -- Я бы приехала к вам,-- заметила она раз,-- да как-то неудобно одной...   Она очень подробно разспрашивала обо всем, что касалось Матова, и сама сообщала Артемию Асафычу последния городския новости, касающияся его. Новости все были невеселыя, и начинали поговаривать о каком-то новом процессе.   -- А мы уж кассацию написали,-- сообщил Гущин по секрету,-- и отправили... Я и в суд носил. Не таковский человек Николай Сергеич, чтобы живому отдаваться. "Погоди, говорит, старче, и на нашей улице будет праздник". Вот он какой, Николай-то Сергеич...   Когда Артемий Асафыч говорил о Матове с другими, то и сам начинал верить в него, хотя эта вера и подвергалась большому искушению, когда старик оставался с Матовым с глазу на глаз.   Между прочим, Артемий Асафыч завертывал раза два и к Вере Васильевне. Сам Войвод жил сейчас на промыслах, а она безвыходно сидела дома, слабая, исхудалая, как тень. Разговор как-то не вязался, и Артемий Асафыч уходил ни с чем.