Общий любимец публики

   Дело Матова затянулось. Весь Сосногорск следил за ним с лихорадочным нетерпением, а суд, как на зло, все тянул да тянул. Прошли рождественские праздники, прошел мясоед и наступала масленица. Войвод начал собираться на промыслы, чтобы открыть работы с первою вешнею водой. Клубная зима, прошла для него без особенных результатов. Он много выигрывал и много проигрывал, так что трудно было подвести общий баланс, что волновало больше всех доктора Окунева.   -- А может-быть, он и порядочный человек?-- говорил доктор по секрету близким людям.-- Ведь нынче не сразу отличишь негодяя от порядочнаго человека. Например, Лихонин -- миллионер, а опять всех обыграл.   -- Лихонин, кажется, и не обязан проигрывать,-- замечали доктору клубные специалисты,-- он играет для собственнаго удовольствия, а не так, как другие.   -- Все-таки, знаете...   -- Нечего тут и знать, доктор: имущему дастся, а от неимущаго отнимется и то, что он имеет.   Когда Войвод заявил жене, что должен уехать почти на целый месяц, она, без всякаго колебания, ответила ему:   -- Папочка, возьми меня с собой, я не буду мешать...   -- А не будет тебе скучно на промыслах? Придется жить в избушке, удобств никаких...   Войвод помолчал, а потом прибавил:   -- А процесс Матова? Неужели он тебя не интересует?   -- Интересует и не интересует... По-моему, ему придают слишком много значения.   -- Однако человек может погибнуть.   -- Нисколько. Матов везде найдет себе работу... Я думаю, что для него это дело даже принесет пользу, потому что заставит одуматься. Лично мне, конечно, его очень жаль...   -- Впрочем, ведь ты всегда можешь вернуться, если захочешь,-- прибавил Войвод.-- Я -- враг всяких жертв.   Несмотря на наступавшую весну, пришлось обзаводиться настоящими зимними костюмами, как оленьи дохи. Дело в том, что промыслы Самгина были разбросаны на "севере", т.-е. по северному Уралу. Веру Васильевну, кажется, больше всего интересовали оленья доха и оленья шапка с длинными наушниками. Ей почему-то непременно хотелось походить на самоедку, и Войвод по всему городу должен был разыскивать самоедския "юнты" из оленьих шкурок, с прошивками из краснаго и синяго сукна.   -- Папочка, милый, мы будем настоящими дикарями,-- восхищалась Вера Васильевна, примеряя новый костюм.   -- Я думаю, что мы и без костюма порядочные дикари,-- уклончиво ответил Войвод.-- А впрочем, я ничего не имею против твоего самоедства... На севере страшна не зима, а так называемое "отзимье", когда приходится носить на себе всю квартиру, то-есть меховую одежду.   Но уехать Войводу не удалось, потому что Вера Васильевна перед самым отездом расхворалась. Из легонькой инфлуэнцы развилась самая тяжелая форма воспаления легких. Лечил старичок Окунев, которому сам Войвод доверял плохо, но Вера Васильевна не соглашалась пригласить другого врача.   -- Не все ли равно, при помощи какого врача умирать?-- шутила она.-- А Евграф Матвеич, по крайней мере, знакомый человек...   Войвод соглашался, взяв с доктора слово, что он предупредит об опасности и созовет консилиум.   -- Так, воспаленьице...-- обяснял Окунев, потирая свои всегда холодныя руки.-- Главное то, что сердце здорово, а в этом все..   Кажется, одной из причин такого доверия Веры Васильевны к Окуневу было желание почаще видеть Анненьку. Девушка похудела, как-то вся вытянулась и вообще изменилась до неузнаваемости. Вера Васильевна, несмотря на свою болезнь, невольно ею любовалась. Анненька ухаживала за больной с молчаливою серьезностью настоящей сестры милосердия, как Вера Васильевна ее и называла.   -- Да я и уйду в милосердныя сестры,-- заявляла Анненька с серьезным видом.-- Не стоит жить на свете...   -- Уж и не стоит?!   -- Конечно, не стоит... Все лгут, все обманывают друг друга.   Некоторое охлаждение, существовавшее раньше, сменилось прежними, хорошими отношениями, хотя прежней, беззаботной Анненьки больше и не существовало, точно она вся перегорела. Раньше она относилась к Вере Васильевне, как к старшей сестре, а сейчас чувствовала себя равной и, как к больной, относилась даже покровителественно.   -- Вера Васильевна, вам запрещено много говорить...   Сам Войвод не знал, как и благодарить великодушную девушку, просиживавшую над больной целыя ночи. А последния делались все труднее. Больная быстро слабела, теряя силы. По ночам она металась в бреду и никого по узнавала. Больше всего ее мучил какой-то безпричинный страх. Она хватала Анненьку за руки и умоляла ее не уходить.   -- Я и не думаю уходить,-- строго отвечала Анненька.-- Нужно лежать спокойно.   Так продолжалось целых две недели, пока не миновал кризис. Войвод, казавшийся все время спокойным, сразу как-то осунулся, похудел и пожелтел.   -- Батенька, да вас тоже нужно лечить,-- говорил доктор, счастливый исходом болезни Веры Васильевны.   Войвод только улыбнулся и махнул рукой. Теперь он сам дежурил около жены, потому что измученная безсонными ночами Анненька "отсыпалась" дома у себя. Вера Васильевна была настолько слаба, что с трудом могла произнести самую простую фразу. Она как-то особенно внимательно смотрела теперь на мужа, точно старалась что-то припомнить,-- и но могла. Так же она смотрела и на доктора Окунева, который каждый день завертывал ее навестить.   -- Мы быстро идем к улучшению,-- повторял доктор, потирая руки.-- А все-таки нужно быть паинькой и лежать спокойно...   Доктор всегда имел какой-то торопливый вид, а теперь в особенности. Когда Войвод уходил его провожать, старик усевал на пути до передней разсказать все городския новости и, между прочим, сообщил, что дело Матова наконец назначено к слушанию на второй неделе поста.   -- Вероятно, пройдет оно дня три,-- догадывался доктор.   -- Только, пожалуйста, ничего не говорите жене...   -- О, помилуйте! Мы тоже понимаем свои обязанности...   По лицам окружавших ея постель людей Вера Васильевна догадывалась, что случилось что-то и что именно это скрывают от нея, даже Анненька. Потом Анненька исчезла на целых три дня, а когда она вернулась, Вера Васильевна посмотрела ей в лицо и спокойно проговорила:   -- Его осудили... да!   Анненька отвернулась к окну, чтобы скрыть слезы, а Вера Васильевна прошептала:     "Оленя ранили стрелой,   А лань здоровая смеется!"     Когда Анненька обернулась, Вера Васильевна лежала без чувств.   Дело Матова продолжалось целых три дня, как предсказал доктор. Публика допускалась в суд только но билетам. Нотариус Семибратов был оправдан, а Матов осужден, и присяжные отнеслись к нему с какою-то особенною жестокостью, хотя и дали снисхождение. Суд, с своей стороны, позволил ему остаться на свободе до приведения приговора в исполнение. Из суда Матов не поехал домой, а отправился на извозчике вместе с Гущиным к нему на квартиру.   -- Господи, что же это такое?!-- взывал Артемий Асафыч, убитый и уничтоженный.   -- Ничего особеннаго,-- смеялся Матов.-- Все это пустяки, Артемий Асафыч! Это еще первая инстанция, а есть еще две.   -- Так-то оно так... да-с...   Когда они приехали на квартиру Гущина, там уже стояли чемоданы, которые Ольга Ивановна послала с вещами мужа. Артемий Асафыч вознегодовал, но Матов обнял его и проговорил:   -- Знаешь ли ты, кто самый наш верный друг, который никогда и ни при каких обстоятельствах нас не забывает?   -- Родители есть, которые...   -- Нет, не то... Не забывает нас кре-ди-тор!