Обратной дороги нет

– Потому и дичился… Мне тогда, в ту ночь, все-все открылось… Хочу, чтоб все ладом было. По-честному, по-хорошему… Я вот сам без отца вырос. В госпитале когда лежал, все думал, как оно будет, когда война кончится? Сколько сирот на свете останется. И решил тогда: выучусь, в учителя пойду. Или каким другим делом займусь, чтоб с детишкам. Буду их учить и своих воспитывать.

Она доверчиво приникла к нему, то ли плача, то ли смеясь…

Вздрогнули они от настойчивого стука в дверь.

Вбежав, Феония увидела их красные, смущенные лица, следы от слез на щеках у девушки.

– И надо же! Упала к вам, как муха в бражку… Прощению просю! А только беда у нас! Ганс помер!

– Как – помер? – удивился Анохин.

– Да как… зашел попрощаться, бражки выпил, грибков поел – и помер. Лежит бездвижный, как топляк! От беда! От беда!..

Но в голосе Феонии Анохин не услышал искренней печали, и во взгляде красивой и статной вдовушки мелькал хитрый бесенок.

– М-гм… – недоверчиво и пристально посмотрел Анохин на Феонию в ответ на ее фальшивые вздохи. – Бывает!.. Беги к этому… к Бульбаху. Пусть немцы сами во всем разбираются.

– А може, ну их… ну, энтих немцев. Сами бы зашли. Сактировали бы его по совецким законам… И за упокой бы по такому случаю не грех.

– Нет-нет, пусть уж полковник. Ганс – его солдат. Он за него в первую очередь будет ответ держать!.. А у меня и без них хлопот дел невпроворот!..

Феония тихо и печально вышла из горницы.

Первое, что увидел Бульбах при входе в избу Феонии, – крышку гроба, свидетельствущую о несчастье. Полковник не смог удержаться, чтобы не рассмотреть крышку. Всю прощупал ее пальцами.

– Айгеншафтарбайт! – сказал он. – Карашо! Нихт нагель! Нет гвозд! Хороши майстер!

– Ой, о чем вы! Такая, знаете, беда!

Гроб покоился на широкой лаве, в нем лежал, прикрытый простыней, Ганс. Край простыни несколько сполз с лица, и полковника, по правде сказать, смутил бодрый вид мертвеца. Но… Накрытый для поминок стол изумил Бульбаха. Что значит хорошая хозяйка! Только час назад помер солдат, а посредине стола на блюде уже лежала хорошо пожаренная, источающая умопомрачительные ароматы, большущая румяная курица, а вокруг нее всевозможные закуски, туес бражки и бутылка невесть откуда взявшейся «казенки» с сургучной пробкой.

Невероятный народ – русские. Где беда, там и гулянье.

Глотая слюну, Бульбах отвернулся от курицы и достал из кармана осколок зеркальца, вделанный в деревянную оправу. Сначала он осмотрел себя, поправил редкие волосы, потом наклонился и приставил зеркальце ко рту мертвеца.

От придушенного, едва заметного дыхания Ганса зеркальце то и дело слегка запотевало. Симуляция солдата вывела полковника из себя. С презрительной миной он резко поднялся, крикнул:

– Ефрейтор Ганс Бергер! Встать!

Но Ганс породолжал лежать.

Бульбах понял, что Ганс решил симулировать свою смерть до конца и поднять его с гроба может только обращение к совести и долгу.

Вышагивая по просторной избе, Бульбах произнес, возможно, самую красивую в своей жизни речь. Он говорил о недостойном поведении солдата самой лучшей, самой дисциплинированной армии в мире, вспомнил долг, честь и совесть, упомянул о Родине, пристыдил солдата за недостойное поведение, который до того распустился, что жертвует воинской честью ради женщины. Не просто женщины. Русской женщины!

Это была очень длинная речь. И все же в голосе полковника уже не было прежнего энтузиазма. Русский север с его сиянием и видениями разрушил в нем крепость немецкого духа.

Когда Бульбах поворачивался спиной к «покойнику», тот косил глазом и подмигивал Феонии: мол, не бойся, все идет как надо. Уломаем!

Феония тоже изо всех сил старалась уладить конфликт. Для этого у нее в руках было самое мощное оружие. Слушая гневную и патетическую речь Бульбаха, она острым косарем разрезала курицу на части, отчего та истекала соком и одурительно пахла…

Придвинув скамейку, она с поклоном пригласила к столу полковника:

– Пожалуйте к столу, господин офицер! Помянуть… Так у нас заведено… Битте!

Речь Бульбаха стала сбивчевее:

– Немецкий солдат… э-э… принявший присягу… долг перед армией… он… э-э… не имеет права обманывать… это – предательство!..

Курица, курица, черт возьми! А запах! И бражка – русское пиво! Он, кажется, с утра не успел перекусить! И все из-за этого симулянта!.. А эта русская красавица! Как она хороша!.. А может, это… всего одну косточку?.. И одну рюмку водки?

– Война кончается, – продолжил Бульбах. – И даже если… во что я конечно же не верю… победят они, все равно… да-да, вы, ефрейтор Бергер, все равно в глазах всего немецкого народа будете обманщиком и предателем.

Не выдержав таких обвинений, покойник сел в своем гробу:

– Эт-то я-то обманщик, господин оберст? Я предатель?.. А кто в начале войны обещал мне имение в России, четыреста гектаров земли и дешевых работников? Кто меня обманывал? Разве не вы? Кто говорил, что русские – это не люди, это варвары, а мы, немцы, высшая раса, призванная командовать. А разве не ваш фюрер обманывал нас, обещая, что война кончится через месяц?