Оборотень. Новая жизнь

На обратном пути в Стратфорд Балби что-то рассказывал Кроу о планах, о намеченных встречах, о ходе расследования. Профессор не мог сосредоточиться на его словах. В машине он вновь ощутил вкус крови. А еще почувствовал глубинный голод. Налетела гроза; из-за сильного дождя пейзаж за окнами выглядел размытым. Дворники на ветровом стекле, не справляясь со своей задачей, натужно отбивали учащенный ритм, как будто автомобиль был запыхавшимся зверем. Кроу прижался к холодному стеклу, зафиксировав взгляд на искаженной картине проплывающего мимо мира. Балби рядом с ним как бы исчез, шофер впереди тоже перестал существовать. Осознание того, что они люди, личности, индивидуумы, таяло. Исчезало даже их отличие от деревьев и домов. Тот факт, что человеческие существа обладали разумом, не имел для Кроу значения; это казалось ему не важным, словно какое-то незначительное свойство, как то, например, что один куст шелестит под ветром иначе, чем другой. Сейчас для Кроу был важен только нарастающий голод. Он стал видеть в полицейских не людей, а движущиеся модели, которые он мгновенно оценивал. Его сознание уже поглощало их, объединив в одну общую категорию – добыча.

Кроу содрогнулся. Неужели это всегда происходит так быстро? Он никак не мог этого вспомнить. Может быть – да, а может – нет.

– Остановите машину!

– Что?

– Остановите же эту долбаную машину!

Водитель затормозил.

– С вами все в порядке?

– Это все ваш дьявольский напиток! – заявил Балби.

Для него все выглядит так, будто Кроу действительно одержим дьяволом: отчаянно потеет, волосы взъерошены, на коже сиденья остались отметины в тех местах, где он вцепился в них пальцами. Но больше всего полисмена встревожило выражение его лица: на нем отражалась смесь глубокой боли и какой-то детской ожесточенной ярости.

Кроу скреб дверцу, пытаясь выбраться наружу, но никак не мог найти ручку – точнее, он как будто не мог понять, что с ней делать, чтобы использовать по назначению.

– Выпустите меня, выпустите меня!

Шофер и инспектор переглянулись, и Балби жестом велел открыть дверцу.

– В такую-то погоду? – с сомнением переспросил водитель.

– Просто делай, что говорят, – сказал Балби.

Шофер выбрался наружу, обошел машину и открыл дверцу со стороны Кроу. Профессор тут же выскочил наружу и бегом бросился в лес.

– Думаете, он заприметил там паб? – спросил водитель, вновь усаживаясь за руль. – Может, нам к нему присоединиться, а?

– Не вижу в этом ничего смешного.

Балби вышел из машины, но не увидел не только самого Кроу, но даже направления, в котором тот скрылся.

А Кроу спрятался в лесу, подальше от людей. Ему необходимо было лечь, заснуть и охладить свой закипающий мозг. Он уперся головой в мягкий грунт, позволяя дождевой воде поливать его. Ливень был сильным, и очень скоро Кроу промок насквозь, а образовавшееся под его весом углубление в земле постепенно превратилось в небольшой пруд. Профессору было очень некомфортно, но именно этого он и добивался. Ему нужно было разбудить в себе человека. Он сел в этой слякоти вертикально и попробовал заставить свой мозг вернуться к повседневной работе: стал вспоминать ходы шахматных фигур, скрипичные гаммы, восторг, который он испытал, впервые увидев часы. С помощью рефлексов и привязки к привычным действиям Кроу удалось прийти в себя. Вынув плоскую флягу, он открутил крышку и полной грудью вдохнул аромат односолодового виски. После этого достал бутылочку с пипеткой на конце и отвинтил колпачок. Несколько десятилетий тому назад Кроу как-то в баре потерял сознание, выпив «Микки Финн» – виски, куда подмешали снотворное, хлоралгидрат. Очнувшись и в конце концов убив своих обидчиков, он забрал у них эту бутылочку и с тех пор всегда носил с собой. В сочетании с алкоголем это был самый быстрый известный ему способ, чтобы в самом крайнем случае отключиться, отдохнуть и выиграть время.

Осторожно, трясущимися руками Кроу добавил три капли в свой виски. И выпил его залпом. Мир потерял четкость очертаний, ливень отошел на задний план, а Кроу в своем сознании перенесся на тысячу лет назад. Стоя на склоне горы, он держал за руку прекрасную белокурую девушку и с восхищением любовался лежавшим перед ними фьордом, поверхность которого сверкала на солнце.

Профессор как бы со стороны услышал свой голос, только молодой:

– А что скажут обо мне люди, когда я умру, Адисла? Сложат ли они песни о моих ратных подвигах?

– Нет, Вали, не сложат. Скольких врагов ты убил?

– Но они ведь не стояли на месте – они убегали.

– Для твоего отца они стояли на месте.

– Они пытались сбежать. Просто он оказался быстрее меня.

– Я дразню тебя. Ты славно сыграл свою роль, но песни о тебе они все равно не споют.

В ушах у него звучал мелодичный голос девушки, умолкший тысячелетие тому назад – и даже больше.

– Тогда что же они скажут обо мне?

– Они скажут, что ты любил и был любимым.

– Но достаточно ли этого?

– Для меня достаточно.