Обманувшая смерть

Во флигеле также готовились к вечернему приему у князя. Майтрейи, страшно взволнованная, рассматривала платья, принесенные по ее указанию из особняка на Маросейке. Елена, снисходительно улыбаясь, помогала ей примерять один наряд за другим.

– Только не забудь, это не бал в Царском Селе, – заметила она, когда Майтрейи остановила выбор на нарядном декольтированном туалете. – Это просто домашний вечер, на который мы вынуждены пойти из любезности. И танцев не будет. Во всяком случае, – добавила она вполголоса, – я надеюсь, у князя хватит такта их не устраивать.

– Князь очень ко мне добр! – робко проговорила Майтрейи, беря из груды платьев, привезенных Мари-Терез, простой домашний туалет. – Не было дня, чтобы он меня не навестил…

– И не было дня, чтобы он не заводил трогательных разговоров о Борисе… О том, как его сын очарован тобой, как постоянно о тебе говорит, как боготворит землю, по которой ты ступаешь… – Елена с одобрением кивнула, увидев скромное белое платье. – Да, это подойдет. Накинешь шаль, и будет прекрасно. Но это все пустое! Скажи, помнишь ли ты, что я как-то сказала: «Никто из Белозерских тебе не пара!»

Майтрейи была так взволнована, что вынуждена была присесть на край постели. Ее сердце учащенно билось.

– Я и не думала о браке с Борисом Ильичом, – слегка задыхаясь, ответила она.

– Рада это слышать. – Елена пристально смотрела на девушку, словно пыталась прочитать ее тайные мысли. – Но я сейчас имела в виду вовсе не этого влюбленного сына Марса. Помнится мне, одна молодая особа, начитавшись Стендаля, вообразила, что встретила героя любимого романа наяву… Герой этот также был Белозерский…

На щеках Майтрейи пылал румянец, такой же пунцовый, как увядающая в вазочке роза, преподнесенная ей вчера князем. Елена безжалостно продолжала:

– Милая моя, я немного больше твоего знаю жизнь. Твое чувство, может быть, прекрасно само по себе… И достоинств своего кузена Глеба я ничуть не отрицаю. Он выбрал путь труда, не машет палашом, как брат, и не мечет банк, как отец. Он спас тебе жизнь, и уже поэтому мы перед ним в неоплатном долгу. Я не о деньгах, конечно! – оговорилась виконтесса. – Глеб достоин восхищения, уважения, признательности… Но не твоей любви.

– Почему?! – Глаза Майтрейи, за время болезни ставшие еще больше и глубже, наполнились слезами отчаяния. – Как он может быть недостоин моей любви, если я уже люблю его?!

Елена смотрела на нее, сдвинув брови. Никогда еще Майтрейи не проявляла такого упорства, никогда виконтесса не понимала воспитанницу так плохо. Елена и сама была привязана к кузену, считая его своим товарищем по несчастью. Она ценила его ум, образованность, верность… И главное – Глеб так же ненавидел князя, как она сама, если не больше. Но… Любить его? Любить это лицо, точную копию ненавистного лица князя? С упоением смотреть в эти холодные серые глаза, в которых влюбленная Майтрейи разглядела Бог весть какие бездны и высоты? Елена судорожно передернула плечами, словно сбрасывая с них мокрую простыню. От Майтрейи не укрылся этот брезгливый жест. Она в отчаянии прошептала:

– Если это только потому, что Глеб Ильич всего лишь доктор… То я смотрю на это иначе, чем ты, Элен.

– Девочка моя, – вздохнула виконтесса. – Я начинаю думать, что разумнее было бы отослать тебя в Европу.

Не желая продолжать тягостный для обеих разговор, она подала Мари-Терез знак, и та вскрыла привезенный с Маросейки пакет. В нем оказалось простое закрытое платье фиолетового цвета. Как ни была расстроена Майтрейи, она все же удивилась:

– Траурное, Элен? Ты наденешь этим вечером траур?

– У меня есть на то причины, – произнесла Елена, останавливаясь у большого зеркала, принесенного во флигель по любезному распоряжению князя. – И очень основательные!

* * *

Уже смеркалось, когда Илья Романович, одетый в парадный сюртук, чисто выбритый, пахнущий одеколоном, вошел в гостиную, где завершались последние приготовления к званому вечеру. В огромном камине, не топившемся много лет, пылал огонь. Камин пытались растопить и вчера, но дым тут же повалил обратно в комнату. Пришлось звать трубочистов. Те вытащили из дымохода большое воронье гнездо, в котором обнаружились иссохшие тельца мертвых птенцов. Старший трубочист, бойкий, красивый ярославский мужик, легонько присвистнул. Илларион, наблюдавший за их работой, рассердился:

– Ты не в лесу, что свистишь?!

– Да примета больно плохая, барин… – отвечал тот, издевательски стреляя взглядом в дворецкого. – Али ты не барин, нынче не разберешь! Это значит, умереть кому-то в доме придется.

Илларион, крепко веривший в приметы, переменился в лице:

– Что брешешь, впервые слышу про такую примету!

– Собака брешет, – хладнокровно отрезал трубочист. – А я крещеный христианин и правду тебе говорю: кто-то в этом доме скоро умрет.