Люку особенно запомнилась одна драгоценность – целая драматическая симфония из изумрудов, брильянтов, топаза и аметиста, вставленных в золотое ожерелье византийского стиля. Он представил себе, как надевает это ожерелье на шею Роксане, поднимает копну ее волос, застегивает замочек. Она выглядела бы в нем как королева.
Он мог бы попытаться сказать ей, что хочет увидеть на ней это ожерелье, хочет подарить ей то, что ей никогда не подарит никто другой.
Но она бы лишь рассмеялась.
Люк покачал головой. В это мгновение Макс прервал его фантазии.
– Что? Прости, не расслышал.
– О чем задумался?
– Да так, ни о чем. – Усилием воли Люк выбросил из сознания только что нарисованную картину. С его лица сошло хмурое выражение.
– Я просто устал. Тяжелый был день. Я пошел спать.
Материнский инстинкт оказался сильнее .блеска драгоценных камней. Лили тут же забыла о сверкающих в ее руках брильянтах.
– Ой, Люк, милый, может, бутерброд съешь или еще чего-нибудь? Ты ведь даже не притронулся к ужину.
– У меня все в порядке.
Он поцеловал ее в левую щеку, потом в правую. Привычку так целовать он выработал за много лет.
– Лили, Макс, спокойной ночи!
– Поработал на славу, Люк, – вставил Макс. – Доброй ночи!
Люк открыл дверь и, прежде чем выйти, оглянулся. Они сидели вместе: Макс в центре, обняв одной рукой Лили, уютно прислонившуюся к нему, и Роксана на подлокотнике кушетки со сверкающими камнями в руке. Семейный портрет, подумал он. Портрет его семьи. Он задержал свой взгляд на Роксане. Он сделает все, дабы не забыть о том, что она член его семьи.
– Пока, Рокс.
Он захлопнул дверь и пошел к своей комнате на другой стороне коридора. Он знал, что проведет остаток ночи в мыслях о предмете своих желаний, куда более недосягаемых, чем брильянты.
На следующий день Роксана утерла ему нос. После короткой репетиции она вскочила на мотороллер, обхватила талию сидящего на нем красивого блондина, и, радостно взмахнув рукой, растворилась в столь обычном для Парижа бесконечном потоке машин.
– Это еще кто? – спросил Люк. Макс остановился у цветочного лотка, чтобы купить гвоздику для своего лацкана.
– А кого ты имеешь в виду?
– Да этого нахала, с которым Роксана только что умотала.
– А, этот мальчик, – Макс понюхал красный цветок и продел стебель в петлю на лацкане. – Антуан или Алястэр, не помню точно. Студент из Сорбонны. Художник, насколько я знаю.
– И ты разрешаешь ей кататься с незнакомым парнем? Это было возмутительно, невыносимо, неимоверно больно.
– С каким-то французским парнем?
– Роксана знакома с ним, – подчеркнул Макс. Радуясь жизни как таковой, он сделал глубокий вдох. – Когда Лили переоденется, мы, я думаю, сходим пообедать в какое-нибудь симпатичное уличное кафе.
– Как ты можешь думать сейчас о еде? – Люк повернулся к нему, сдерживая желание сжать пальцами его горло. – Твою дочь только что увез какой-то незнакомец. А вдруг это маньяк?
Макс фыркнул, после чего решил выбрать на лотке розы для Лили.
– Роксана с ним идеально справится.
– Он глазел на ее ноги, – прорычал Люк. – Ну что ж, за это его трудно винить. А, вот и Лили. Он преподнес ей розы и отвесил земной поклон, увидев который Лили хихикнула.
Роксана прекрасно провела время. Пикник на природе, запах полевых цветов, французский художник, читавший наизусть стихи под сенью каштана. Ей понравилась эта интермедия, мягкие, трепетные поцелуи, нежный шепот на самом романтичном в мире языке. Она впорхнула в комнату полная мечтаний, с загадочной улыбкой на устах и смеющимися глазами.
– Где тебя черт носит?
Она вскрикнула и попятилась, уставившись на Люка. Он сидел в кресле у окна с бутылкой пива в руке. В пепельнице, что стояла рядом, лежал окурок сигары. Смотрел он так словно хотел убить.
– Черт возьми, Каллахан, напугал меня до смерти. Что ты делаешь у меня в номере?
– Жду, когда ты соизволишь вернуться. Ее сердце снова часто забилось. Она убрала волосы с плеч. Ветер растрепал их во время езды на мотороллере. Люк же подумал, что они выглядят, как волосы женщины, только что вставшей с кровати после долгого и бурного секса. Это был еще один мотив для убийства.
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Еще целый час до ухода в театр.
Она позволила этому сукину сыну целовать себя. Уж он это знал. Сразу по ней увидел. Эти мягкие, припухшие губы, тяжелый взгляд, помятая блузка. Она разрешила ему разложить себя на траве и…
Сама мысль была невыносима. Ему было тяжело, даже когда она гуляла с американскими парнями. Но с французом…
У всякого человека есть предел.
– Хотел бы я знать, что стряслось с твоими мозгами. Отдавала ли ты себе отчет, когда гуляла со льстивым французским подонком по имени Алястэр.
– Я ездила на пикник, – резко бросила она, – и он никакой не льстивый и не подонок. Приятный, умный человек. Художник, – произнесла она таким тоном, словно перчатку бросила. – И, к твоему сведению, его зовут Ален.
– Да мне насрать, как его зовут, – Люк медленно поднялся с кресла. Ему все еще казалось, будто он может себя сдержать. – Больше ты с ним гулять не будешь.
Ошеломленная, она потеряла дар речи, но только на мгновение.