Обмануть судьбу

«Забьет меня до смерти… и ладно», – подумала она, и спасительная темнота накрыла с головой. Сарафан, так и не снятый Аксиньей, превратился в лохмотья, не прикрывавшие располосованную спину. Григорий пожалел жену, удары были слабыми – для острастки, чтоб больше неповадно было. Не хотел он ее убивать – лишь наказывал за измену.

Когда жена обмякла на полу, он плеснул ее в лицо воды. Аксинья заморгала, не понимая, что происходит. В один миг память о том, что произошло, резкая боль нахлынули на нее, она застонала.

– Рано еще стонешь, – усмехнулся муж. Будто оборотень, за минуты превратившийся из любящего, заботливого человека в свирепого волка. Свист плети, стоны и крики жены разбудили в нем греховное, паскудное желание. – Это еще не все наказание. Как хорошая жена, должна ты ублажить мужа, которого долго дома не было. Одна беда, Аксиньюшка! Другого ты тешила, погано мне после него с тобой… Что делать будем?

– Иди к другой. Вон к Ульянке своей, – запекшимися губами пробормотала Аксинья.

– Ишь чего удумала, не нужна мне другая, у меня жена есть, венчанная. Я знаю другой выход. – Сорвав остатки сарафан, он резким движениям поставил ее на колени, стащил свои портки и пронзил будто копьем. Безжалостно, резко, грубо он овладевал той, которая была его женой, мечтала стать матерью его детей. Испытывал особое удовольствие от ее унижения, от зверства своего. Громкий победный крик исторгло его горло, а Аксинья и стонать уже не могла, просто рыдала тихо, беззвучно.

– Оденься! И обмой своего мужа! – приказал мучитель.

Еле выпрямившись, Аксинья потащила лохань. Смочив ветошь, она обмывала когда-то любимое тело и не чувствовала ничего, кроме ненависти. Уставший муж скоро захрапел на лавке.

Аксинья ополоснула свою истерзанную плоть, исхитрилась помазать спину травяным настоем. Встала у лавки и долго стояла, не отрывая глаз от мужа.

Она взяла с поставца большой тяжелый нож, которым разделывала мясо. Он заманчиво оттянул руку. Аксинья смотрела на отражавшее свет лучины лезвие, гладила дорогую костяную рукоять, будто желанного любовника.

Григорий повернулся на другой бок, причмокнул во сне губами. А она с рыданием бросила нож на стол. Рухнув на колени перед образом, долго всматривалась в печальные глаза Богоматери. Пыталась молиться, но слова застревали где-то в горле. Она искала ответ на высказанные вопросы. Но Богоматерь хранила молчание.

Когда наутро Аксинья проснулась, мужа в избе уже не было. Со стонами она дошла до кувшина с квасом, осушила его чуть не до дна и легла на лавку.

В дневном мареве работы, не успевая даже утирать пот со лба, Григорий и не вспоминал о том, что он сотворил. К вечеру жестокие сцены, творимые им с собственной женой, начали вспыхивать в его голове, и совесть проснулась.

Ушел подальше в лес, упал на траву и закричал, самого себя удивив дикостью своего хриплого голоса. Взлетели испуганно лесные птахи, где-то далеко отозвался резким воем какой-то лесной зверь.

Кузнец до конца сам себя не понимал, не знал, что плен, унижения, пережитые испытания оставили черную метку в его душе. Что на измену, предательство ответит он таким зверским образом. Что с любимой своей голубкой, заподозренной в прелюбодейском деле, сотворит то, что некогда Абляз-ага приказал сделать с Верой, изменившей хозяину рабыней.

– А если это просто слухи? Злые наветы?! Ульянка наговорила, а я и поверил… Аксинья гордая, не оправдывалась. Характер – кремень. Господи, – эта ночь была самой страшной в жизни Григория, сравнимой лишь с той крымской ночью, когда он оплакивал истерзанную Веру, первую свою любовь.

* * *

Аксинье казалось, что она видит дурной сон и скоро проснется. Тогда все будет хорошо, как раньше: любящий муж, уютная изба. Даже к матери боялась она идти: как рассказать такое, как признаться в издевательствах мужа?

Вспоминались теперь ей слова Глафиры о том, что есть у Григория темное дно, что с ним будет непросто, что в плену что-то с ним случилось, лишившее его мягкости и доброты. Всплывали в памяти Аксиньи картины жестокой расправы Григория над лесными татями, напугавшие ее когда-то. Суровый, жестокий человек, мстивший своим обидчикам, Григорий и сам оказался способен на насилие. Когда сердце его охватывала холодная ярость, он лишался всякой человеческой жалости и сострадания. Надругался над телом жены – и уехал утром как ни в чем не бывало.

Избил, исстегал спину… Испокон веку мужики так делали. Простить надобно.

Насильничать богомерзким способом… Над женой своей венчанной… Грех. Не прощу вовеки.

Несколько дней лежала Аксинья на животе, стонами разбавляя тишину избы. Зеленая мазь настаивалась у печки, котяра примостился под боком, а сон все не шел. Вновь и вновь прокручивала она в своей голове картины страшной ночи. Думала, почему же бесконечное счастье ее замужней жизни обернулось грязью и пакостью. Так нарядная, дорогая одежда порой скрывает язвы, безобразные наросты, гниль на коже.

– Аксиньюшка, – за дверью раздался чистый Софьин голосок. «Ребенка уж родила, а все тоненько говорит, будто девчонка», – усмехнулась Аксинья.