Обмануть судьбу

– Как Богородица тебя в соляной столб не превратила? Молишь, чтобы дочка от полюбовника, а не мужа была.

– Нет, Гриша. Она мать, меня поймет. Лишь бы губа у дочки не была заячьей.

Потом встречи их сошли на нет. Кузнец боялся потерять жену и вдоволь напился Ульянкиной похоти.

Но Ульяна наблюдала за семьей подруги. Умерла Глафира, меньше стало у Аксиньи защитников. Подругу точил червь: «Расскажи, расскажи, расскажи!» Какой толк от тайного торжества, от того, что у нее ребенок Гришин растет, если Аксинья ничего не знает – не ведает, живет себе в любви мужниной, пустоцвет.

* * *

– Зачем ты мне сейчас это рассказываешь? – Аксинья чувствовала, что злоба подруги придавила к земле. Трудно стало дышать, когда поняла она, кто с ней рядом был с самого детства.

– Захотелось. Знаешь, как мы над вами потешались с Гришкой, ой… Все животики со смеху надорвали! Прямо под носом у вас дела творили. А вы с Зайцем ни сном ни духом!

– А мужа… моего не боишься?

– Так ему скоро не до меня будет, с твоим бы полюбовником разобраться. – Ульяна быстро поднялась и вышла из избы, оставив за собой осколки жизни подруги.

Одного она не сказала. До сих пор Рыжик боялась Гречанку. Вдруг с того света придет?

2. Волк

В Аксинье после рассказа Ульяны будто что-то сломалось. Она лишилась сна, представляя Григория в объятиях рыжей лисы-подруги.

– И сына ему родила… Она, она, окаянная… Не я его жена перед Богом и людьми.

Аксинья не знала, как теперь жить с мужем, как глядеть в темные колдовские глаза, как прижиматься к его телу, тершемуся о пышную грудь соперницы.

Уйти от мужа она не могла. Да, отец звал его басурманином. Не мог простить давнюю обиду. Но есть то, что выше чувств – обычай и честь. Василий Воронов проклянет дочь, которая посмеет уйти от законного мужа.

Аксинья бессильно сжимала кулаки.

Другую бабу, может, и простила бы, но Ульяну… Хитрая, наглая… Когда-то была крестовой подругой[62], а теперь покусилась на чужой каравай. Счастлива в браке, двое детей. Нельзя простить.

Была история с Марфой – стерпела. Больно было. Страшно было. Но не безнадежно.

Не оттуда пришла беда. Всегда между Аксиньей и мужем стояла Ульяна со своими греховными желаниями, со своими детьми, со своей завистью.

Лишь Григорий спрыгнул со своего верного Абдула, к нему подбежала Ульяна:

– Женка-то твоя времени даром не теряет. Тебя нет дома, а Строганов-то только порты успевает поправлять.

– А ты свечку держала? Или помогала подруге?

– Сама не видела, – не стала скрывать молодуха. – Другие люди подтвердят, долго у нее Степан торчал. А ты сразу ничего не спрашивай. Раз снасильничал негодяй – ясно дело, будет мужу жаловаться, виниться… снюхалась по своей воле – дело другое. Грех!

– Наговариваешь – убью! – занес руку кузнец.

– Ее убивать придется, женушку твою ненаглядную, – хихикнула Ульяна.

Аксинья слышала шаги вернувшегося Григория. Она не схватила по обыкновению лохань с водой, полотенце, не выскочила, радостная, ему навстречу. Стояла у печи, безвольно опустив плечи.

Муж молча скинул кафтан, стянул сапоги, кряхтя и чертыхаясь. Также молча сел за стол и с причмокиванием принялся за перловую кашу. Аксинье всегда эти звуки казались милыми и забавными, а здесь что-то черное поднялось к горлу и застряло там тяжелым комом.

Потрескивали угли в печке, жужжала назойливо муха, а тишина меж мужем и женой становилась все плотнее.

Вытерев усы, стряхнув крошки с отросшей бороды, Григорий наконец повернулся к Аксинье:

– Что за слухи ходят вокруг вас со Строгановым? Изменять мне вздумала?

– Да, полюбовник он мой! Ты с Ульянкой все годы эти развлекался. А мне нельзя?

– Что?! – Кузнец схватил за руку жену и сжал. – Что несешь, баба?

– Она мне все и рассказала. И до свадьбы валялись вы с ней, и после! Тошка от тебя! Ох, я дура, даже в голову мне это не приходило!

– Именно что дура! Не твоего ума дела! Что недодавала мне, то у Ульянки получал! Сама виновата! – даже тон, которым говорил муж, внезапно поменялся. Грубый, безжалостный.

– Гриша, да как же…

– Значит, измену ты признаешь? – подступал к ней муж.

– Да. Отстань ты от меня, ирод. – Усталая, поникшая Аксинья хотела раствориться в воздухе, лишь бы не видеть Григория.

Муж закрыл дверь на крючок. Даже подпер ее для верности засовом.

– Чтоб не сбежала. Жену-прелюбодейку муж должен наказать, – плотоядно усмехался Григорий. Он ушел в клеть. Аксинья даже не попыталась бежать, сидела на лавке, с ужасом понимая, что это – теперь ее жизнь, исковерканная и раздавленная.

– Снимай сарафан! – гаркнул он.

– Нет, уйду я от тебя, Гриша. Не жить нам больше с тобой. Кончилась наша жизнь семейная.

– С полюбовником больше понравилось! Потаскуха! Никуда тебя я не пущу! – Весь гнев свой он вложил в плеть.

Он хлестал по склонившейся узкой спине, которую так любил гладить. Он смотрел на покорный затылок, на выбившиеся волосы и становился еще беспощаднее. После первого удара Аксинья закричала. От боли перехватило дыхание. Аксинья упала на колени и только подвывала, поняв, что муж быстро не успокоится.