Обмануть судьбу

Пошли по всей земли шепотки, что наказание это за неправедность царя Бориса – царя чужого, Ирода, погубившего младенца Дмитрия[55], и бояр Романовых. Говорили, что пока Борис будет на троне московском, не оставят напасти землю русскую, как казни египетские, они будут опустошать ее, пока не останется сто самых праведных людей. И выживут они, и построят новое царство, справедливое. Всякое говорили люди в великом страхе, ибо ничего не может быть ужаснее голодной смерти.

И Пермь с Уралом затянула потуже пояса. По велению Годунова подводы с зерном шли в столицу. Они увязали на раскисших дорогах, их грабили лихие люди, коих развелось великое множество. Бояре и дворяне не могли прокормить дворовых, отпускали их восвояси, а те разбойничали, бесчинствовали, резали людей.

Царь-голод помиловал земли перед Камень-горами. Не была богата урожаями пшеницы земля их, но рожь-ячмень исправно родились на глинистых почвах, леса и реки были полны зверя и рыбы. И еловчане каждый день возносили благодарственные молитвы Богу, уберегшему их от великой беды.

* * *

Любимый Тошка прибегал, болтал, пряча под лавку грязные ноги, и никогда не уходил без гостинца.

– А вот цыпки, смотри, какие! – показывал он запаршивленные пятки Аксинье. Та мазала их простоквашей, наматывала тряпицу, но сорванец не мог усидеть долго на одном месте, стаскивал тряпки и убегал, оставляя на половицах белые следы. Про сестренку он, занятый своими мальчишескими делами, не рассказывал, а Аксинья и рада была – как нож в сердце ей было любое слово об Ульяниной дочке. Чуткая Анна, заметив это, совсем перестала говорить о быстро растущей крестнице – берегла дочь.

Мартовским утром 1604 года Ульяна нежданно выросла на пороге избы, притащила с собой девчушку, замотанную в тулуп. Стащив теплую одежку, она оставила рыжеволосую дочку в одной рубашке.

– Приглядишь? Некого попросить, родители твои в город подались, а на моих мужиков разве есть надежда…

Аксинья боролась с собой, хотелось ей крикнуть: «Уноси! Уноси ее! Разве не понятно? Тяжко мне!»

Сдержалась. Взяла младшую рыжуху на руках, вдыхая запах меда и молока.

Нюра не отставала от Уголька, вцепилась, как клещ, в его хвост. Кот терпел, поводил недовольно черными ушами, но девчушку не царапал.

– Ты ж зачем мучаешь его? Больно коту, – поучала Нюру Аксинья, а та щурила на нее свои голубые глазенки и лопотала что-то на непонятном языке. День пролетел быстро, Аксинья, расставаясь с Нюркой, поняла, что успела привязаться к девчушке.

С того момента Аксинья будто проснулась ото сна, потихоньку становилась похожей на себя прежнюю. Вечером вернувшийся из кузницы муж рассказывал, что Аграфена, одна из александровских баб, ныла слезно:

– Почини ты котелок.

– Выкинуть пора его: дыра на дыре! – отвечал Гришка.

А баба ему:

– Дочке младшей в приданое.

Звонко расхохоталась Аксинья:

– Тетка эта всегда жадная была, но тут себя переплюнула.

– Аксинья! – схватил ее в охапку Гришка и безо всяких вступлений потащил на лавку. Там, даже не успев толком задрать сарафан, повернув жену к бревенчатой стене, он с мощью быка овладел ею. Грубо стискивая грудь, больно проводя по ягодицам, он чуял, как она звериным нутром откликается ему. В хриплом крике ее чувствовалась не просто страсть, а жажда забвения и ярость на судьбу.

* * *

Ничего Аксинья не замечала: и голова не кружилась, и чувствовала она себя хорошо. Но в бане провела рукой по чуть набухшему животу, темнеющим соскам, вдруг вспомнила что-то, посчитала, прислушалась к себе и поняла: пропустила она, стыдобушка, такое пропустила!

Здесь уж берегла себя истово, как деревенской бабе не пристало. Уже согнувшаяся, постаревшая мать ходила за ней, как за малой, Ефим ведра таскал, всю тяжелую работу взял на себя. И чувствовала уже Аксинья, что хорошо все будет, сердце радовалось, предвкушая долгожданное чудо.

Меньше двух месяцев оставалось до рождения ребенка, и Аксинья была рада приходу матери и подруги. Ульяна с Анной во двор пошли, белье вешали на осеннем мягком морозце, а девчушка в избе с Аксиньей осталась. Непоседливая дочка Ульяны, страшная непоседа и озорница, пошла в мать. «Батя говорил, я такая же пакостная была, прям мальчишка», – хвалилась Ульяна. Нюра не боялась ничего и никого, смело лезла к любым собакам, и печка, дышащая жаром, не пугала девчушку.

Гоняясь за котом, Ульянкина дочка опрокинула горшок с горячей похлебкой прямо себе на голову. Аксинья рванулась к ней, стала с криками вытирать, обмывать холодной водой. Видно, резко она наклонилась, неловко повернулась. К вечеру огненный кол вонзился в ее спину, перекинулся на живот…

Два дня она исходила криком в мыльне, пока солекамская знахарка не вытащила из нее тельце, которое могло стать их с Гришей сыном. После похорон Аксинья, еще молодая совсем девка, почернела, ввалились глаза, появилась складка у рта. Что с ней делать, как помочь – никто из родных не знал. Решили, что только время вылечит, смирит с потерей, вернет озорницу.