Обмануть судьбу

– Уж не до трав твоих. Пошли скорее.

Лес, приветливый при свете солнца, вечером казался жутким, полным неведомых теней. Схватив ладонь жены, Григорий быстро шел по лесной тропе и ощущал, как сердце сжимается от дурных предчувствий.

Лес враждебно обступал их, Аксиньина рука стала подрагивать. Когда справа затрещали ветки, кузнец уже был готов. Внезапно остановился, прислушался – треск больше не повторялся.

– Аксинья, умеешь на деревья залазить?

– В детстве…

– Вспоминай! Лезь на ту большую березу.

– А ты? Что случилось-то? – И так большие глаза жены увеличились, делая ее похожей на олененка.

– Лезь давай!

Подобрав юбку, Аксинья просто взлетела на дерево, поразилась своей резвости.

Затаившись у ствола, кузнец ждал нападения – теперь он уже был уверен, что кто-то наблюдает за ними из темноты. Минуты текли бесконечно.

Что-то крупное, мощное налетело на Григория, сопя и чертыхаясь. Здоровый молодой мужик с пудовыми кулаками со всей дури махал ими. Пару раз вполне ощутимо задел Гришу. Молча, яростно они мутузили друг друга, упав на траву. Скоро напавший стал выдыхаться.

И вот тут-то Григорий обрушил всю свою силу на разбойника. Да, не зря освоил он в городских кабаках и темных переулках умение бить неожиданно и сильно, не зная промаха, вкладывая всю свою ярость в один удар. Если бы не это умение, Григория давно и на белом свете бы не было.

Удар в живот. Резкий, смачный. Чавкающий звук. Стон. Под руку попалась коряга, крепкая, смолистая. Удар по затылку, чтобы нескоро пришел в себя.

Резкая боль пронзила левую руку. Нож, направленный умелой рукой татя, вонзился выше локтя. Ещё чуть-чуть – и попал бы прямо в сердце Григория. Вытащив из раны нож, кузнец почувствовал, что быстро теряет кровь и силы.

– Выходи, что ж ты в кустах прячешься.

– Недолго тебе, мужик, говорить осталось. Стащим мы твою курочку да перышки ей пообщипаем, – ответил невидимый доселе противник и вышел к кузнецу.

– Смотрите зубы свои не обломайте. Смелые за кустами прятаться.

Тать был помельче своего товарища. На днях в кузницу заходили неместные мужики, родом с деревни Лютовой к северу от Соли Камской. Поведали, что с воцарением Бориса отпустили из уральских тюрем многих злодеев – татей, убивцев, разбойников – на свободу. Мол, пусть славят царя. Теперь головорезов на окрестных дорогах развелось немало.

Аксинья прикусила губу. Представила, какую участь ей готовят лихие людишки. «Ведь предупреждали меня все. А я не верила. Гришенька, одолей ты его, гада мерзкого!»

Она сидела на толстом суку, который в любой момент мог треснуть. Руки и ноги кололо толстыми иглами. Одной ногой опиралась о тонкую ветку, вторая вжималась в ствол. Никогда в жизни не было ей так страшно.

– Шел бы ты куда подальше, мужик. У нас, окромя крестов нательных, и брать-то нечего, – продолжал муж, и Аксинья не могла не восхититься его самообладанием. В голосе не слышалось ни боли, ни страха. – Монет у нас с собой нет, а жена живой вам не дастся.

– Ишь ты какой! Еще как дастся, да еще стонать от радости будет.

Мужчины кружили один против другого. В руках у разбойника был длинный тесак. Григорий схватил нож, вытащенный из раны.

– Хочешь расскажу, что мы с ней сделаем.

– Попробуй, – ухмыльнулся Григорий и быстрым ловким движением метнул нож прямо в шею татю. Аксинья не заметила движения его руки, увидела только, как беззвучно упал разбойник.

Стояла тишина. Оба разбойника лежали тихо.

– Слазь, Аксинья, – позвал Григорий. – Нет больше никого. Видно, вдвоем орудовали.

Она тяжело спустилась, упала в подставленные руки мужа, липкие от крови. Он застонал – рана давала о себе знать.

Кузнец вытащил нож из шеи разбойника и несколько раз вонзил его в злое сердце. Трава вокруг уже была залита черно поблескивавшей кровью. Аксинья в испуге отшатнулась.

– Зачем, Гриша? И так он мертвый.

– Для верности. Кто их, разбойников, знает – вдруг оборотнями обернутся. А ты, голубчик?

Григорий приложил ладонь к шее лежащего под березой татя.

– Жив, зараза. – Мужик захрипел. Кузнец одним движением перерезал горло. Аксинья со страхом следила за его действиями. Мало что знает она о своем милом.

– А может, не надо было их… А? Оставили бы тут. Наши, деревенские, облаву устроили…

– Копекке копек олюмы[47]. Они бы не пожалели меня, глотку перегрызли. А уж что бы с тобой сделали, изголодавшись по бабе… Нам повезло. К утру от них мало что останется, зверье попирует. А ножи надо спрятать.

– Дай кровь-то остановить. – Аксинья оторвала от нижней рубахи лоскуты и стала перевязывать руку. Темная кровь текла густой струей, и сердце Аксиньи заходилось от тревоги – кому, как не знахарке, понимать, что означает столь глубокая рана.

– Не алая кровь, не алая. Слава Святому Григорию, – шептала она. – Все хорошо будет, обойдется…

– Спрячь ножи, – тихо сказал Григорий. Силы начинали оставлять его.

Сковырнув слой мха, она положила во влажную землю два ножа. Руки даже не тряслись, когда она касалась рукояток ножей, запачканных кровью – и разбойничьей, и мужниной.

– Пошли поскорее, вдруг еще кто в их ватаге есть, – поторопил муж.