Читаем Облом полностью

Когда едешь из Т. в пригородный поселок С., верстах в двух слева от дороги, на угорье, виднеются серые крыши изб, словно пригорбившихся от праздных взглядов проезжих за кронами низкорослых деревьев, закудрявившихся палисадников. Это Ольховка – одна из деревень, появившихся в устье притока в дикий край, во времена колонизации его по заветам отцов Российского государства, пришлого населения. Сегодня здесь десятка полтора-два разбросанных до взлобка крестьянских подворий. Сказать, что их вид являет собой печальную картину, – не совсем справедливо, поскольку то, что мы называем урбанизацией, давно уже оставляет за собой по-настоящему печальные отметины: то заросшие коноплей и крапивой брошенные огороды да почерневшая солома крыш покосившихся сараев и погребиц, то плачущее сиреневой кипенью осиротевшее кладбище за невыцветшей еще от времени и непогоды крашеной оградой. Избенки же с доживающими в них свой век, непреклонными перед уговорами местного начальства о переселении старожильцами, те, что в Ольховке, в сравнении с упомянутыми заброшенными подворьями и осиротевшими погостами – это жизнь. Притихшая, уравномеренная, как краешек летнего заката над мутной кромкой дальнего леса, неспешная в трудах насущных да воспоминаниях, притчах, которые можно еще услышать здесь о временах далеких, а потому сколько-то таинственных.

Я оказался в Ольховке, когда отыскивал средь обывателей знатоков староветхих историй о происхождении местных географических названий – топонимов, и познакомился с Василием Митрофановичем Грузденко, человеком сведущим, памятливым, к тому же незаурядным рассказчиком. Каждое наименование местечек, урочищ, из записанных с его слов, по звучанию похоже на народную песню, притчу: Аляников отруб, Дукашина гора, Овраг, где баба плачет, Часовенка. Возле русской деревни – русские названия. Потому невольно привлек внимание Имамейкин куст – от башкирского имени Имамей.

– Откуда, говоришь, такое название?

Василий Митрофанович замолчал, словно переживая те далекие события, и повел рассказ уже истово, будто песню запел, не теряя в задумчивости нити повествования, не возвращаясь к чему-либо упущенному по забывчивости, уверенный в доподлинности всего, о чем решил поведать.

– Наши деды рассказывали: первопоселенцами Ольховки – а называлась она поначалу Михайловкой – были выходцы из деревни Богдановка Каменецк-Подольской губернии Болтовского уезда Кацебальской волости. Бывшие царские солдаты получили здесь землю на вольное поселение.

Башкир по характеру своему человек покладистый, незлобивый. Если ты пришел к нему с миром, он добросердечен и отзывчив. Но, должно быть, вызвали недовольство у кого-то из коренных жителей переселенцы. Не успели прибылые освоиться, как однажды ночью угнали у них табун лошадей. Многие тогда оробели. Не нужна стала эта дармовая земля в диких краях. Собрали пожитки – и назад. Оставшиеся отстроились, пообыклись, хлеб-соль завели с иноверцами, делили с ними невзгоды, с пониманием относились к их переменчивому настроению, то веселому и уступчивому, то отгораживающемуся от собеседника сардонической шуткой. Но немалой обузой стал для ольховцев один из новых знакомцев – Имамей. По каким неисповедимым путям не ездил он, какая заветная тропка свернула однажды в Ольховку?

Рассказ Василия Митрофановича о конокраде был невычурным и кратким. Только довелось мне через несколько лет услышать про Имамея еще раз, уже из уст женщины-башкирки. Трогательные и сентиментальные суждения воссоздали тогда в памяти несколько иной образ, с которым я вступаю в эту печальную повесть.

То лето 18... года рано приветило скотоводов подоспевшими травами яйляу близ урочища Туйрамазар. Холодное межсезонье, когда в бишкунак старый башкир с упованьем произносит имя аллаха, прося благорасположения в грядущие месяцы, накоротке сменилось добрым ведром, и уже скоро задымили очаги перед лубяными кошами откочевавших из аула семей. Не было в те дни среди этих людей счастливей пары, чем Гульбика и Ахметгарей. Потому что в их коше покачивалась под сводом колыбель – бишек. Первенец молодых, в любви рожденное дитя вдыхало целебный воздух дикой природы, настоянный на запахах мяты, выкинувшей тонкие кисточки смородины и еще не запылившей полыни. Окружающий мир, как звездное сито темного неба, покоем и уверенностью поило счастливое существование молодых. Ни захромавший конь, ни принесший хлопоты, отбившийся от стада теленок не омрачали настроения. Купание малыша в отваре чистотела, принесенная мужем охапка лесных цветов или пучок сарымсака – горного чеснока к ужину были значительней любых неприятностей.

– Наш Имамей красив, как этот синий колокольчик, – говорила Гульбика, вечером возле очага вставляя стебель цветка в стежок своего бешмета.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адриан Моул: Годы прострации
Адриан Моул: Годы прострации

Адриан Моул возвращается! Годы идут, но время не властно над любимым героем Британии. Он все так же скрупулезно ведет дневник своей необыкновенно заурядной жизни, и все так же беды обступают его со всех сторон. Но Адриан Моул — твердый орешек, и судьбе не расколоть его ударами, сколько бы она ни старалась. Уже пятый год (после событий, описанных в предыдущем томе дневниковой саги — «Адриан Моул и оружие массового поражения») Адриан живет со своей женой Георгиной в Свинарне — экологически безупречном доме, возведенном из руин бывших свинарников. Он все так же работает в респектабельном книжном магазине и все так же осуждает своих сумасшедших родителей. А жизнь вокруг бьет ключом: борьба с глобализмом обостряется, гаджеты отвоевывают у людей жизненное пространство, вовсю бушует экономический кризис. И Адриан фиксирует течение времени в своих дневниках, которые уже стали литературной классикой. Адриан разбирается со своими женщинами и детьми, пишет великую пьесу, отважно сражается с медицинскими проблемами, заново влюбляется в любовь своего детства. Новый том «Дневников Адриана Моула» — чудесный подарок всем, кто давно полюбил этого обаятельного и нелепого героя.

Сью Таунсенд

Юмор / Юмористическая проза