Облом

Петровна так и не дошла до магазина. Не ходить же с этим стыдом по улице. Да и не терпелось разобраться с пробудившимися читательскими пристрастиями мужа. Она явилась к нему. Всегда уравновешенная, негромкая, и тут обратилась с вопросом не в лоб, так сказать, а больше как бы посочувствовала случившемуся.

Дед Анисим, хоть и имел в своем жизненном активе семь десятков лет, слава богу, еще не жаловался на ущерб ни от рассеянности, ни от недостатка сообразительности. Он точно помнил, что никаких книг из Москвы не выписывал. Хотя бы потому, что слишком дорогим удовольствием обернется пересылка такой тяжести по почте. А вот семена заказывал, как раз по тому адресу, который значится на упаковке, года два тому назад посылал заявку. И вот тебе на!

Он молча перебирал книги, но-таки не выдержал, стал демонстративно громко читать названия: «Как свести с ума друг друга», «Радость секса», «У страсти в плену». Под обложкой одной из книг, обнаружив сопроводительную записку, тоже прочитал: «Уважаемый! Не спешите возмущаться, получив вместо семян эти книги. Вы не заказывали их, но прочитайте. Не сомневаемся, что они помогут сделать вашу жизнь полнокровнее и богаче».

– Да, уважили они меня, – рассуждал дед. – Вместо семян книжки со срамными рисунками. Это ж как называется-то? Пере-про-фи-лировались. Перепрофилировались. Не семенами, а книжками стали торговать, и меня решили привлечь: не сажай, Анисим Палыч, огород. Лежи читай, как свести с ума соседку, должно быть.

– И сколько, говоришь, отдала за все эти страсти? – спросил он жену.

– Тридцать тыщ. Без малого половину пенсии. Да еще помножь на тот позор, который обрела на почте. Там сегодня за пенсией толпятся. Маруська Кривенчиха прямо возрадовалась: на пару, мол, теперь будете читать.

– Она б над собой посмеялась. Над дочкой своей.

Дед Анисим не злорадствовал. Просто отмечал, что мало кого не коснулись сегодняшние превратности той жизни, которую мнящие себя умными головами именовали рыночной экономикой. Кривенчиху эта экономика тоже не обошла стороной.

Дочка ее, Ирина, после окончания школы устроилась на работу контролером в клуб. Заведующий взял ее, статную, умеренно легкомысленную девицу, с умыслом, думая вечерами привлечь молодежь. А то совсем перестали люди ходить в кино. Он же, заведующий, осуществил еще одну задумку, сообразную со временем всеобщего безденежья, когда люди не получали ни зарплат, ни пенсий. Согласовал инициативу с вышестоящим начальством в киносети, развесил объявления по деревне о том, что за вход в кино для тех, кто не имеет наличности, теперь устанавливается натурплата, яйцами куриными – две штуки с посетителя. Самую красочную афишу прилепил на заборе возле клуба. На ней, кроме словесного разъяснения, были изображены еще курица с петухом, под ручку входящие в дверь с вывеской «Кинотеатр».

Первый же день претворения в жизнь рыночных отношений в системе культпросвета дал поначалу неожиданный результат. Вечером в клуб пришли человек двадцать домоседов, не меньше. Контролер, мило улыбаясь посетителям, принимала от них яйца и складывала в коробку. А когда наступило время выключать свет в зале, поставила коробку на крайнее сиденье в ряду недалеко от входа. Луч из будки, в которой застрекотал аппарат, разрезал темноту, экран отозвался титрами индийского фильма, а Ирина пошла к входу, в надежде приветить еще других пожелавших приучаститься к культурной жизни деревни.

Дед Анисим был свидетелем дебюта девчонки в ее первой должности. Он, словно и на нем была ответственность, время от времени посматривал в сторону коробки: как бы не сел на нее в темноте кто-нибудь из вновь прибывших зрителей. Но желающих получить взамен гастрономического наслаждение эстетическое больше не оказалось, и Ирина заперла дверь. Теперь ее уже не было видно в темноте. Она прокрадывалась к рядам. Дед Анисим в предчувствии сжался в комок и в этот короткий промежуток времени, казалось, перестал дышать. Предчувствие не обмануло деда. В темноте от края ряда со стороны входа послышался хруст мнущейся под контролером коробки с яйцами. Ирина ойкнула. «Эх, растяпа! Сама же села», – выругался дед. В полумраке было видно, как девчонка встала, отведя в стороны руки с растопыренными пальцами, а потом, не обращая внимания на упавшую с шумом коробку, пошла к двери, оттягивая рукой подол.

Но событие на том не было исчерпано. Не прошло и минуты, как по залу распространился дух того редкого, легко узнаваемого из-за своей специфичности, свойства.

– Что такое? – взроптал кто-то из зрителей. – Ну и запашок. Прямо не клуб, а инкубатор.

– Признавайтесь, кто подсунул под Иришу тухлых яиц, – послышалось из задних рядов.

Раздался хохот. Зал зашевелился.

– Это не кино, а спектакль.

– Уберите коробку, – просил кто-то.

– Пойди сам убери, – отвечали ему.

Никто, видно, не смотрел на экран.

– Ирин, что, мы два часа будем вдыхать этот аромат? – спросил кто-то уже серьезно.

Но Ирины в клубе уже не было. Она пришла домой вся зареванная. Мать, увидев запачканное платье дочери, рассмеялась, на что дочь заявила категорически: