Облаченные в тени

— Так ты журналист? — изумилась Елизавета, — всегда хотела познакомиться с журналистом! У них так хорошо получается разговаривать! Знаете, с иного кавалера и слова не вытянешь, а они-то уж точно всегда найдут тему для разговора.

Николай улыбнулся и взмахнул рукой:

— Нет, что ты, Елизавета, я совсем не журналист. И даже не редактор. Я просто финансирую газету. Спонсор, как модно говорить нынче.

— Спонсор, — повторила Елизавета, — тоже интересно.

Подошедший официант поставил на стол две вазочки с мороженым и бокалы, предварительно наполнив их шипучим и холодным лимонадом. Открытую бутылку поставил тут же и осведомился, будут ли еще заказы.

— Мне достаточно, — сказала Елизавета, — если ты еще чего-нибудь хочешь…

— Пожалуй, все, — кивнул Николай, — спасибо.

Официант удалился, и они сидели несколько минут, разглядывая друг друга. Потом взгляд Елизаветы вновь устремился на гирлянды, ставшие еще более красивыми в темноте.

— Посмотри, посмотри! — воскликнула она, — я раньше не бывала здесь после заката и не видела, что зажигают огни!

— А я был, — сказал Николай, поворачиваясь, — захватывающее зрелище. Скоро по озеру должны пустить лодочки для влюбленных. Ты поплывешь со мной?

Елизавета смутилась.

— Но мы же не влюбленные, — почти шепотом сказала она, — вот еще…

— Мы влюбленные, — сказал Николай, — я в тебя, Елизавета, а ты, как мне хочется надеяться, в меня.

— Вы мне нравитесь, и только, — едва слышно сказала Елизавета, — с чего вы взяли, что я должна в вас влюбиться?

— Я смею только робко надеяться на это… — сказал Николай, вновь поворачиваясь к Елизавете лицом.

Несколько невыносимо долгих для Елизаветы секунд, они смотрели друг другу в глаза, и она чувствовала, как в ее груди разливается что-то… что-то похожее на тепло, наверное… Никогда ранее она не испытывала такого удивительного чувства.

Николай вдруг смутился, промямлил:

— Я тут…знаете…одну вещь соизволил написать, когда о тебе думал…я не хотел вам показывать, честное слово…но…знаете…наверное покажу…да, покажу и будь, что будет…

Он долго рылся в многочисленных карманах камзола, пока не извлек сложенный лист бумаги.

— Ой, как интересно! — воскликнула Елизавета, — ты опять написал, что я красива и стройна, как роза? — и посмотрела на букет, лежавший тут же, на краешке стола.

— Вовсе нет, — казалось, Николай смутился еще больше, — это стихотворение. Я никогда не писал стихотворений, но вдохновение было столь сильно, что я не в силах был сдерживаться…

— Читай же.

— Право слово, я боюсь, — хихикнул Николай.

— Чего же боятся? Разве не вы только что заверяли, что любите меня без памяти? Читайте, ну?!

Николай сдался, развернул лист и, склонившись к свету, запинаясь, торопливо прочел:

Когда зажигается свет,

Когда проходит гроза,

Когда уходит рассвет,

Я вижу твои глаза.

Глаза, где любовь и свет

Бушуют, как океан.

Других таких больше нет.

В других не любовь — обман.

Глаза, что, как "чертов круг",

Тревожат все мысли во мне.

Глаза, что приходят вдруг

Ко мне наяву и во сне.

Он поднял глаза на Елизавету. Она сидела, не шелохнувшись, и ошарашено смотрела на Николая.

— Это точно вы написали? — уточнила она вдруг сорвавшимся голосом, — обо мне?

— Только о тебе, — улыбнулся Николай, — я люблю тебя, Елизавета Бочарина. И хочу, чтобы ты вышла за меня замуж!

7

Акакий Трестович Трупной стоял около входа в библиотеку, пыхтел трубкой и, судя по виду, был чрезвычайно доволен.

На дороге, за спиной Акакий Трестовича, его грозного автомобиля не наблюдалось.

— А, уважаемый мой Феофан Анастасьевич, — воскликнул он, стоило Бочарину в сопровождении Бочкина появиться в дверях, — я жду вас уже около пятнадцати минут. Думал докурить трубку и ринуться на ваши, хе-хе, поиски! Я ведь питаю исключительно трепетное уважение к библиотеке, но, поверьте мне, и в ней можно затеряться так, что вас сам черт не сыщет!

Акакий Трестович приобнял Бочарина за плечи и заговорщески зашептал, щекоча усами ухо:

— А ведь знаете, Феофан Анастасьевич, я выяснил, наконец, от чего мне знакома была фамилия этого вашего странного субъекта Бочкина! Стоило мне отъехать от библиотеки, как меня осенило! Ну, конечно, сказал я сам себе, был такой тип, Тарас Петрович Бочкин, который крутился в казначействе при Дворе императора батюшки! Около полугода назад его разжаловали из старших офицеров в юниты, за воровство, и сместили на более низкую должность. Насколько мне помниться, в деле Бочкина фигурировал и Антоний Тупин! Представляете?

— Отлично представляю, Акакий Трестович, — Бочарин отстранился от начальника полиции, — позвольте представить. Вот — Тарас Петрович Бочкин. Тот самый, с кем я разговаривал накануне и который горит желанием свидетельствовать, что оставшиеся одиннадцать похищенных людей уже, увы, убиты!

Акакий Трестович внимательно вгляделся в испуганные глаза Бочкина:

— Свидетельствовать, говоришь? — спросил он.

— Мне многое известно и у меня есть доказательства, — сказал Бочкин, — но я буду говорить только в безопасном месте. Прошу вас поторопиться, пока они не узнали, что я здесь.