Обезьяны и солидарность

— Сахар уже закончился, когда я приехала, кстати. В этом доме в принципе не было сахара, когда я сюда прибыла. И кофе только на донышке.

— А хотела слыть великим либералом. Где теперь все эти разглагольствования, забота о других и так далее?

— Теперь я стану правым либералом, понимаешь. Каждый заботится о своем сахаре сам, соответственно своим возможностям, а если возможности и потребности расходятся, ничего не поделаешь. Каждый добывает сахара, сколько сможет, и если окажется недостаточно, тогда пусть лижет сковородку. Справедливость с избытком: в этом доме сахара не было до моего появления и не останется после моего отбытия. О кей, вместо тех крошек, которые ты сейчас уничтожил, я принесу парочку сахарных пакетиков из какого-нибудь кафе. Хотя бы из Dormus Birraes, например.

— Украдешь, да.

— Не украду, если я клиент, то могу взять сколько угодно сахара и как угодно его использовать. За все заплачено.

— А что, если каждому клиенту по закону полагается только определенное количество сахара. Например, в цену кофе входит — ну не знаю — максимум тридцать грамм?

— Не думаю, что это регулируется.

— Откуда ты знаешь?

— Здравый рассудок подсказывает.

— Ах, теперь еще и здравый рассудок.

— Теперь да. А что?

Дарио глотнул полуостывший, но обильно подслащенный кофе, критически почмокал губами и спросил:

— А «здравый рассудок» не считается опасным?

— Нет. Сейчас нет.

— Раз так, то так. Кстати, в последний раз в Таллинне я видел повсюду пакеты Illy. Вы привозите их из Триеста.

— Судя по всему.

Дарио намазал на половинку хлебного ломтя лимонный мармелад. Его я тоже купила специально к приезду Дарио.

— Тогда ты до двенадцати должна успеть к… как его там звали?.. заскочить к Джиакомо. За сахаром.

— До часу. Его зовут Джузеппе Беппе.

— О’кей, заскочим к нему. Времени не так и много, если мы хотим еще посмотреть этот некрополь.

— Ты хочешь?

— Когда вернемся, скорее всего, опоздаем. И утром опять останемся без сахара.

Я медленно и демонстративно выдохнула.

— Если выяснится, что мы опаздываем, хапнешь в какой-нибудь кафешке парочку упаковок на завтра. Свою дозу. Украдешь у капиталистов.

— Я не хочу красть просто для того, чтобы мы могли побездельничать. Другим тоже нужен сахар.

— Время есть. — Я завернула хлебные палочки в тонкий ломтик ветчины. Посмотрела, как Дарио выудил из пакета последнюю «медвежью» конфету. Их тоже продавали у Беппе, скорее всего, на самом деле он хотел купить новую порцию конфет. Я не смогла выдержать высокомерного молчания и поинтересовалась:

— Так ты, значит, думаешь о других.

— Да.

— Из врожденной эмпатии? Или из тщеславия, или от страха?

— Потому что так правильно.

— Из тщеславия было бы лучше, чем из страха.

— Тщеславие — смертельный грех.

— Не совсем справедливо. Тщеславие может быть очень полезным: все дело в дозировке.

— Осторожнее с этим, — ответил Дарио. В уголке его рта нарисовалась нелепая коричневая полоска от «нутеллы».

— Нет. Не собираюсь даже. Если я куплю сюда сахар, то только из тщеславия. Еще и имя свое на пакете напишу: здесь была Икс и купила для вас сахар.

— Из-за этих разговоров о тщеславии мы так опоздаем, что не успеем в магазин.

— Я доем ветчину.

— Доедай, доедай.

— Сейчас.

Я молча ела и смотрела на Дарио. Слушала, как он присвистывает сквозь зубы, и пыталась осознать, как он меня разозлил. Это нисколько не мешало получать наслаждение от еды.

— Очень хорошая ветчина. Полусырая. Мм-мм…

— Мы каждое утро просыпаем.

— Как интересно.

— Беппе скоро закроет магазин. Похоже, о музеях Ватикана мне на этот раз тоже придется забыть.

Он начал собирать вещи; при упаковке остатков еды, подарков и тапок он всегда демонстрировал особую находчивость старательность и талант. Мне казалось, что во время упаковки вещей и перемещения посуды в раковину его лицо приобретало необычайно кроткое и естественное выражение. Он соотносился с тарелками и баночкой из-под мармелада больше, чем со мной. Он верил, что сахаром и благожелательностью он меня превзошел. Я подлила себе остывший кофе, сделала горький холодный глоток и сказала:

— А вот этот сахар я покупать не стану. Не стану и все. Никогда ни одного кусочка сахара для других! Я заземлю свое тщеславие иначе. Самодостаточностью.

Дарио с особой выразительностью закрыл дверцу холодильника. «Ну…»

— Хватит пороть чушь! — прокричала я.

— А именно?

— Черт, неужели ты, действительно, не веришь, что однажды я куплю-таки сахар для этого дома. И дойду до этого своим умом?

— Кто знает.

Тем утром, когда Дарио уезжал, я почувствовала, что слегка простудилась. Автобус отправлялся в 7.00, в воскресенье это был единственный автобус, на котором Дарио мог успеть в Рим вовремя, чтобы оттуда отправиться дальше, домой. Мне не хотелось сопровождать его до Рима с головной болью, чтобы там вместе слоняться по музеям. Мы и так по ним слонялись, в последний раз любовались Миммо Паладино в музее Ara Pacis и глазели на Золотой шар Помодоро с башни Петровской церкви.