Обещание (ЛП)

После суток, которые прошли без единого сказанного ему слова, Гарри в самом деле испугался. Насколько он помнил, его впервые закрывали так надолго. Его мучали не только голод и жажда, но страх того, что о нём взаправду забудут на этот раз и он умрёт от голода в своём чулане. Но Гарри боялся издавать звуки. Он знал, как сильно дядя Вернон ненавидел слышать его в то время, когда он усердно делал вид, что Гарри не существует.

Но становилось всё сложнее и сложнее сдерживать порыв попросить хотя бы воды. Гарри был измучен и ужасно хотел пить. Лишь ночью, будучи уверенным, что Дурсли спят и не услышат его, он плакал. Днём он прижимал полотенце, заменявшее ему подушку, к лицу, подавляя те всхлипы, которые не мог сдержать.

Он был близок к обмороку, когда на третий день тётя наконец открыла ему дверь, и с радостью принял пару пощёчин, которыми она его наградила. Она затащила его на кухню и поставила перед ним стакан с водой, тарелку с сухим хлебом и банан. Гарри моментально выпил воду, набросился на еду и чуть не вскрикнул от радости и облегчения, когда стакан наполнили во второй раз.

Потом его дядя зашёл на кухню, и Гарри от страха застыл как вкопанный*. Но дядя Вернон лишь взглянул на него.

— Завтра ты заплатишь за своё поведение! — объявил он. — Для тебя будет много работы, и, если станешь бездельничать, хуже будет только тебе.

Глаза Гарри стали похожи на блюдца, и он кивнул, не осмеливаясь что-нибудь сказать. Он был слишком слаб и слишком боялся возражать. Он редко сопротивлялся. Это никогда не заканчивалось хорошо. Он не знал, перенесёт ли он завтра. Испытаниям не было конца, а он так устал… но что ещё оставалось, если не пытаться?

***

Во всём ужасе темноты, холода и кошмаров Сириус узнал одно. Дементоры питались от человеческого разума человеческими эмоциями и теми счастливыми воспоминаниями, которые люди всеми силами старались сохранить. Но они интересовались только людьми. И это была одна из причин, по которым Сириус до сих пор не сошёл с ума за семь лет в этом аду. Потому что у Сириуса была тайна, неведомая никому. То, что отличало его от всех остальных узников. Сириус был анимагом. Он мог превращаться в большую чёрную собаку по собственному желанию. Это была та магия, которой он был способен пользоваться даже без палочки. Сириус не задумывался о том, что это его спасало. Большую часть времени его разум не мог подумать о чём-то большем, чем «это всё моя вина». Возможно, он превращался в собаку чисто инстинктивно, потому что так чувствовал себя немного лучше, немного безопаснее. Холод всё так же мучал его, но душевные терзания слегка отступали. Дементоры прекращали так подолгу задерживаться на нём. Становилось более сносно. Но это забирало у него силы. Пребывание в анимагической форме всё же являлось волшебством, которое нуждалось в концентрации и энергии. У него их было немного.

Но Сириус знал, что это был его шанс. Он не высчитывал вероятность успеха. Или всё, или ничего, и потом, ему было нечего терять. Если всё закончится провалом, остатки его разума и души уже не выдержат. Он знал, что шансы малы, знал, что это безумно, но, может быть, дементоры вправду не могли чувствовать его в форме животного. Он должен был попытаться. Решимость наполняла его, жгла изнутри, не так, как обычная теплота, даже не так, как огонь, но подобно кислоте.

Он закрыл глаза, сконцентрировался на этом всепоглощающем чувстве и заставил себя трансформироваться. Это было дольше, чем обычно, и по окончании превращения он тяжело дышал и трясся как осиновый лист. Но когда дверь в камеру в очередной раз открылась — ему принесли кусок хлеба и кружку воды — он не смотрел оцепенело в другую сторону, а собрался с силами и просочился в маленькую дверцу. И дементор не заметил.

Он начал красться по тёмным грязным коридорам. Его окружали другие камеры с другими узниками. Доносились вопли и рыдания, но по большей части слышались глухое бормотание и стоны. Они заполняли всё пространство, окружая его и топя в отчаянии и безнадёге. Он не знал, куда именно шёл, только знал, что направляется вперёд. Всё выглядело одинаково. Иногда он спускался по ступенькам. Он часто натыкался на тёмные фигуры в капюшонах, которые покрывали всё вокруг тонким слоем льда. Тогда трясущийся пёс прижимался к стене, пытаясь скрыть дыхание и перестать двигаться.

Он не знал, как долго он шёл. К тому времени, как он достиг зарешёченных ржавых ворот, могли пройти сутки, неделя или несколько часов. Они были заперты, но решётка была не очень частой, а Сириус в собачьей форме был ужасно тощий. Ржавые прутья даже не оцарапали его. Он просто протолкнулся сквозь решётку, извиваясь, и оказался снаружи.

Больше ничего не было — ни охраны, ни чар. Сюда никто ещё не доходил. На самом деле, никто ещё ни разу не выбирался из своей камеры и даже не пробовал это сделать. Всё, что сейчас лежало между ним и свободой, — ледяные глубины взволнованного Северного моря.