Обдириха

На другой день после случившегося Александра Фёдоровна, Федя и Костя отправились за реку в монастырь – подавать благодарственный молебен Спасителю.

Оставшегося без паспорта Костю несколько дней убеждали получить в райцентре хотя бы справку, удостоверяющую его личность, обещая содействие знакомого милиционера Воробьёва. Парень долго отказывался, но потом всё же согласился отправиться в Карпогоры, тем более что денег за дорогу никто теперь с него не брал.

В деревне его считали чуть ли не героем, спасшим мальчика, – все, кроме Александры Фёдоровны, в глаза которой он стыдился смотреть, и Юли, бранившей его на чём свет стоит, решившегося идти вброд с пацанёнком.

* * *

Косте всюду горел «зелёный свет». Ему все сочувствовали и помогали кто как мог: подвозили, угощали, одевали; с ним искали встреч, чтобы послушать о его «подвиге». Ему же хотелось поскорее уехать из деревни и покинуть дом Александры Фёдоровны.

Однако его пребывание в Верколе вынужденно продлилось: несмотря на обещание Воробьёва помочь, документы изготавливались несколько дней.

За это время Костя неоднократно побывал в монастыре; молчаливый монах Георгий сам предложил помочь ему поискать фотоаппарат. Он не раз ездил с Костей на лодке, прощупывал дно шестом и даже нырял, однако безуспешно.

– Его, видно, сразу же замыло песком и отнесло на несколько метров, – сказал он.

Точного же места на реке, где всё это происходило, Костя, естественно, не мог указать.

В доме Александры Абрамовой было по-прежнему уютно, однако что-то изменилось в ощущениях: Костя уже не мог по-прежнему легко общаться с ней и с Федей и, пристыженный Юлей, старался их избегать.

Он чаще стал бывать у Алиных. Уходил к ним под вечер.

Однажды Костя вспомнил о странном дереве и спросил Алексея о Матвее Лысом.

– Был, был такой житель, – задумчиво сказал Алин. – Сам я Матвея уже не застал, но слышал о нём от людей пришлых.

– А что случилось?

– Слышал разное. Слухов много ходило, когда он исчез.

– Исчез? – удивился Костя.

– Ну а ты-то откуда знаешь?

– Да… так, – замялся Костя.

– От Устиньи Фоминичны, небось?

– Ну… да, – ответил студент с неохотой.

– Да, был такой старожил в деревне там, за рекой, куда вы ходили… Как стала исчезать деревня, жители переселялись ввиду этой программы, так он – ни в какую, упёртый мужик был. Здоровый! Лесорубом раньше работал. Такие деревья, говорят, валил в одиночку! О нём по сей день тут легенды ходят. Так вот, один он остался в деревне и никуда переезжать не захотел. Так и жил долгое время. Приезжал – надо было чего – из-за реки сюда, за хлебом, то ещё за чем. Лет уж ему было чуть ли не под девяносто. А потом вдруг исчез… Хватились его, начали искать. Подумали, утонул – так лодка там стоит его, целёхонька, на приколе! Тела не нашли. Может быть, медведь задрал, всего верней, я-то думаю. Они ведь как: скальп снимают, а тело прикапывают где вздумается, часто и в болотине, чтоб оно тлело, а потом едят. Не найдёшь. Может, так и было… Но, с другой стороны, всё равно нашли б что-то, хоть клок одежды, следы в таких случаях обычно находят… Хотя кому особо искать: людей нет. Так, поискали мужики наши да и успокоились. Хотя много слухов ходило. Кто говорит, в лесу его видел потом чуть ли не в лешачьем обличье…

– Даже так?! – удивился Костя.

– Встретил его, а он вдруг на глазах исчез будто, вон, мужик рассказывал. Кто говорит, в баню зашёл мыться, а он там стоит… Жене моей как-то даже в автобусе привиделся. Задремала, вот и пригрезилось… Как говорится, игра воображения… Она ж его тоже уж не застала, так по рассказам представление имеет… Всякое, знаешь… Да я только не верю россказням этим. Всего вернее, звери задрали, а то и сам забрёл куда да и душу Богу отдал… Не берусь говорить, я не ведаю.

Костя был поражён.

– Я хочу ещё раз побывать в этих местах, с вами увидеться.

– Увидимся. Я уверен – увидимся, – сказал Алин, широко улыбаясь и пожимая Косте руку. – Кто один раз сюда приехал, того тянет потом опять. Такова особенность здешних мест.

* * *

Костя совсем не спал в ту ночь. Он вспомнил «табачного» старика, след выжженной татуировки на его руке, похожий на славянскую букву, и странное дерево, догонявшее его по дорожке, и ему стало не по себе…

Много после, в Москве, когда Юля проявила плёнку и смотрела вместе с ним фотографии, Костя с удивлением убедился, что ни на бумаге, ни на негативах дерева не было.

Но и другое поразило его ещё больше: фотографии, которые художница делала «пустым» аппаратом, в доме, когда, по её словам, уже кончилась плёнка, частично получились.

Значит, плёнка не кончилась.

Аппарат так странно повёл себя в деревне, а жуткое одинокое дерево не получилось: его не было нигде на негативах.

Сумка уложена, справка наконец получена. Утром Костя собирался в дорогу. Он чувствовал, вернее, знал, что расстаётся с Верколой не навсегда: расстаться с пережитым невозможно.

За эти дни Костя посетил Суру – святое место, расположенное выше по реке, родину Иоанна Кронштадтского.

После, получив справку, он, несмотря на всеобщие отговоры, решил отправиться на Пинегу.