Об искусстве

Сократ. В самом деле, дорогой Федр, твое волнение можно понять. И сам я, чем больше смотрю на эту поразительную танцовщицу, тем более отдаюсь размышлениям о чудесном. Понять не могу, как сумела природа наделить эту хрупкую и тщедушную девушку столь чудовищной силой и живостью. Геркулес, обратившийся в ласточку, — существует ли такой миф?… — И как удается этой головке, совсем крохотной и тугой, как молодая сосновая шишка, с такой четкостью порождать эту неистощимую перекличку всех ее членов и эти головокружительные порывы, которые она творит и множит, то и дело их прерывая, черпая их из музыки и тотчас вынося их на свет?

Эриксимах. А я думаю о силе насекомого, которое неуемным трепетанием крыльев поддерживает над землей свою тяжесть, свой звенящий клич и решимость!…

Сократ. Эта вот вьется в сетях наших взглядов точно пленная мушка. Но моя пытливая мысль бежит по ткани за нею следом, стремясь поглотить ею созданное.

Федр. Значит ли это, дорогой Сократ, что ты наслаждаешься только тем, что находишь в себе самом?

Сократ. О друзья мои, что же такое, в сущности, танец?

Эриксимах. Разве он не то, что мы видим?… Что, по-твоему, может объяснить танец лучше самого танца?

Федр. Наш Сократ не успокоится, пока в каждой вещи не выловит душу — и даже душу самой души!

Сократ. Но что же такое танец и что могут поведать шаги?

Федр. О, прошу вас, давайте еще бездумно понаслаждаемся очарованием этих движений!… Направо, налево, вперед и назад, вниз и вверх, — кажется, что она расточает дары, ароматы, благовония и поцелуи, что саму свою жизнь она отдает каждой точке небесной и мировым полюсам…

Она чертит узоры и розы, подвижные звезды и магические круги… Она летит из кольца, как только оно сомкнется… Она летит, настигает видения!… Она сорвала цветок, и он сразу же обернулся улыбкой!… О, как хочет она разуверить нас этой безмерной легкостью в том, что действительно существует!… Она заблудилась в лабиринте звуков, она хватается за какую‑то нить… Милосердная флейта стала ее избавительницей! О, мелодия!

Сократ. А теперь кажется, что ее обступили призраки… Она дарит им жизнь, от них ускользая; но стоит ей повернуться, нам чудится тотчас, что она является взору бессмертных!

Федр. Не есть ли она душа всякого вымысла — беглянка, порхающая изо всех щелей жизни?

Эриксимах. Ты думаешь, что она хоть что‑либо об этом знает? Думаешь, кроме высоких подскоков, батманов и антраша, которые она в свое время выучила путем долгих усилий, она притязает еще на какие‑то чудеса?

Сократ. В самом деле, можно взглянуть на вещи и в свете этой бесспорной истины… Холодный взгляд легко счел бы ее одержимой — эту диковинную неуемную женщину, которая то и дело вырывается из своей собственной оболочки. Между тем как ее обезумевшие конечности словно бы рвут друг у друга землю и воздух, ее голова, запрокинувшись, влачит по полу распущенные волосы; ее нога оказалась на месте ее головы; и ее палец чертит во прахе какие‑то знаки!… В конце концов, что это значит?… Стоит только душе опомниться и отрешиться, как в этом комическом буйстве она увидит лишь нечто странное и отвратительное… Если угодно, душа моя, все это просто нелепо!

Эриксимах. Так значит, ты можешь по настроению понимать или не понимать, видеть по своей прихоти прекрасное или смешное?

Сократ. Это было бы совсем неплохо…

Федр. Хочешь ли ты сказать, дорогой Сократ, что твой рассудок готов уподобить танец некоему чужестранцу, чей язык он презирает и чьи манеры кажутся ему дикими, даже, может быть, неприличными, а то и вовсе бесстыжими?

Эриксимах. Порою рассудок представляется мне способностью нашей души ничего не понимать в нашем теле!

Федр. Однако я, Сократ, наблюдая за танцовщицей, познаю множество самых разных вещей и множество связей между вещами, которые тотчас сливаются с моей собственной мыслью и, можно сказать, как бы мыслят за Федра. Я открываю в себе такие прозрения, к которым бы ни за что не пришел, одиноко общаясь со своей душой…

Только что, например, мне казалось, что Атиктея выражала собой любовь… Какую любовь?… Не ту и не эту, не какое‑то преходящее увлечение!… Правда, она и не думала изображать влюбленную… Никакой пантомимы, никакого театра! Нет-нет! К чему, друзья мои, разыгрывать роль, когда есть движение и размер — то, что в реальности более всего реально?… Итак, она выражала само существо любви!… Но что же оно такое?… Из чего оно состоит?… Как его определить, как передать словами? Мы прекрасно знаем, что душа любви представляет собой непреодолимое различие влюбленных, тогда как нежная ее плоть есть не что иное, как общность их вожделений. И, стало быть, нежные линии, божественные прыжки, изящные неподвижные стойки призваны рождать в танце такое универсальное существо, у которого нет ни лица, ни тела, но которое обладает силой, временем и уделом, которому даны жизнь и смерть; которое, собственно, и есть не что иное, как жизнь и смерть, ибо желание, если оно разгорелось, не знает ни сна, ни минуты покоя 9.