О Воскресении, Смерти и Сатане

Ведь если старшим младший вдруг становится законно,

То в воскресеньи стал Господь, Сын Божий, старше смерти.

Пришел глашатай, Иоанн, познавший безусловно,

Что сам идет после Того, Кто прежде путь проделал.

Так Иоанн изрек: «За мной ступает Муж, Который

Стал впереди меня уже»[35]. Как мог пророк стать первым

Пред Силой, Коей он приход вещает велелепно?

То, что имеет бытие ради того, что прежде,

Всегда последует ему, но впереди стал Бог наш.

Причина, Кою Иоанн измолвил, возвестил нам,

Она древнее, чем пророк, Первопричина мира.

₉

Адам был прежде, тварь же вся сотворена ему лишь.

Создатель горний взор бросал лишь только на Адама,

Когда вселенную творил. Еще не сотворенный

Адам был старше твари всей, сим старшинством предельным

Владеет наш Господь, Христос, во божестве Христовом

Все человечество Его, Он – вечности Отчизна.

Слава Христу, Отцу Его – через сыновство Сына.

₁₀

Хвала Тебе, ведь первый Ты, Спаситель мой, Владыка,

И в божестве Своем святом, и в человечьем зраке.

И даже если Илия взошел на выси первым,

Опередив Тебя, не смог Желанного достигнуть,

Которого он так искал. Но вот Твоей священной

И горней истины явлю пример и образец я!

Свидетельство ее одно, неложно, постоянно:

Тайн череда всегда ведет, пускай непостижимо,

К самой реальности. Вся тварь была сотворена

Им Прежде Адама, но Адам предшествовал всей твари.

А посему лишь для него и создано творенье.

Господь, мне даруй вечный свет святого Воскресенья,

Ради любви, любви одной, не ради только смысла.

Твоею волей властно Ты насильно возвращаешь

Ко мраку жизни грешных всех, к мучительному свету!

Искариот бы предпочел изведать смерть в Шеоле,

Чем жить в Геенне и страдать. В Твоем лишь милосердье

Ты воскреси меня, Господь, а если правосудье

То не изволит, пусть Твоя меня осудит благость.

В Твоей лишь благости святой Ты обо мне воспомнишь,

Ведь на нее я возложил все упованье, грешный.

ГИМН XXXIX

Благословен, Чей горний глас Шеола склепы расколол!

₁

«Я получала, и не раз, от праведников раны,

Но ни один мне не нанес таких, как Сын Марии,

Жестоких и глубоких язв и нестерпимой боли.

Да, дня сиянье Илия открыл когда-то трупу,

Мертвец предел покинул мой, но я не горевала,

И вновь утешилась сполна, поймав его вторично,

Ведь возвращенье в жизнь еще от смерти не хранило.

Двум мертвецам дал Елисей, Сафатов сын[36], сокрыться,

Двумя касаньями жезла свершил побег их тайный.

Одним касаньем я его восхитила из жизни,

Взмахнув жезло́м своим, его у мира я украла

И с ними трупы тех двоих, что он ко свету поднял.

₂

Мученьем был Гиезий мне, когда я увидала,

Как возлагает он свой жезл на мертвый лик младенца[37],

Гиезий-вор забрал свой жезл и мир живых покинул.

Явился Елисей-пророк, смиряясь, возрастал он, –

Сей удивительнейший муж во глубь пустынь сокрылся!

Но я его и там нашла, поймала взглядом облик

Того, кто жизни светлость дал угасшему дитяти.

Ах, как я счастлива была, хотя бы и на время,

Не ведая, что мертвецов мятеж меня низвергнет.

В смятенье свет узрела я на лике Моисея,

Сиянья славы. Первый взгляд исполнен был смущенья,

Зато второй бесстрашен был, последний, смертоносный.

Когда явился Моисей, весна цвела в Шеоле!

Паслась на нежных трупах я, как на лугах привольных,

Шестьсот ведь тысяч[38], как один, тогда расстались с жизнью.

Тогда презренный Иисус, и кроткий, и бессильный,

Ничто не значил для меня. Пускай больных целил Он,

Расслабленных Он поднимал, и множил люду хлебы…

А ныне хлеба нас лишил, отнявши пропитанье,

И Смерть и сумрачный Шеол познали муку глада.

Сколь громким было торжество безлунного Шеола,

Когда я в бездну низвела всех сыновей Корея.

Мне Сатана великий пир устроил и роскошный,

Когда левитов разделил[39]. То крин медовомлечный

Забил мне из песков пустынь. И грешных мириады

Втекали в сумрачный Шеол. А ныне правых толпы

Живыми из него грядут к сиянью горней жизни.

Да, Моисей в Шеол низверг живых, в ловушку смерти,

Но воскрешает Иисус, и мертвые восходят

От смерти к милой жизни вдруг, восстав из рва истленья.

₅

О, сколько счастья дал мне день фанатиков-зелотов,

Они насытили меня клинков багряной влагой!

Ревнитель Финеес, пронзив стремительною медью,

Мне на конце копья принес изысканное блюдо[40].

Сплетенье сладострастных тел Зимри́ и нежной Хазвы

На вертел насадили мне – тельцов двух тучных разом.

И так вкусила Хазву я, начальникову дочку,

Не тронув Иаира дочь[41], что Иисус похитил.

₆

Кадила Аарона дым[42] меня повергнул в ужас –

Его меж мертвых и живых победно утвердили.

Но худшим был мученьем Крест, отверз гробов он входы[43].

Он, Крест, который гибель нес святому Иисусу,

Сгубил меня. Стыдится ль тот воитель пораженья,

Над кем победу одержал могучий ратник смелый?

Но я испытываю стыд моей сильнейший скорби,

Ведь власть повержена моя Мятежником распятым.

Я Финеесовым копьем печали улучила:

Остановило острие чумы набег ужасной[44].

Тот меч, который охранял от века древо жизни[45],

Меч утешенья и скорбей, лишил Адама Рая.

Дрот Финееса отдалил народ от смерти лютой.

Но копие, что на Кресте пронзило Иисуса[46],

Какою мукою меня пронзило нестерпимой!

Христу был нанесен удар: я тяжко восскорбела.