О процессе цивилизации. Том II. Изменения в обществе. Проект теории цивилизации

Этот процесс ни в коем случае не следует понимать так, будто по мере его протекания просто становится все меньше «свободных» и все больше «зависимых», хотя на определенных фазах повод для такой трактовки действительно имеется. Если рассматривать весь ход развития, то можно легко заметить, что — по крайней мере, в любом высокоразвитом и дифференцированном обществе, — начиная с определенной фазы данного процесса, эта зависимость неким образом перевертывается. Чем больше людей в результате работы механизма монополизации оказываются в зависимом состоянии, тем большей становится их сила — пусть не поодиночке, но всех в целом, — по отношению к тем немногим, что почти стали монополистами. Для того чтобы сохранять и реализовывать свои монополизированные шансы, этим последним требуется все большее число зависимых от них людей. Независимо от того, идет ли речь о земле, солдатах или деньгах в любой их форме, оказывается: чем больше таковых аккумулируется в одних руках, тем труднее индивиду осуществлять над ними контроль, и тем более он привязан к другим людям, т. е. тем более он сам оказывается в зависимости от сети зависимых от него людей. Чтобы такие изменения стали заметны, требуются столетия, а затем еще века и века, пока данные трансформации не приведут к формированию стабильных институтов. Благодаря особенностям строения общества может возникать бесконечное число препятствий на пути этого процесса, но все же его механизм и направленность не вызывают сомнений. Чем более всеобъемлющими становятся монополизированные шансы, тем более разветвленной оказывается дифференцированная сеть людей, функционирующих ради реализации этих шансов. От их работы и от их функций зависит сохранение монополии, а потому они обретают собственный вес в поле власти монополиста. Монопольный властитель может приспособиться к ситуации и пойти на разного рода самоограничения, что и требуется от него как от исполнителя функции центрального звена огромного образования. Он может, напротив, дать волю своим личным желаниям и аффектам; но в данном случае раньше или позже сложный социальный аппарат реализации аккумулированных шансов приходит в расстройство, и монополист начинает ощущать сопротивление этого аппарата. Иными словами, чем крупнее монополия, чем больше она связана с разделением труда, тем скорее и вернее она движется к той точке в своем развитии, когда монопольный властитель (один индивид или их совокупность) становится центральным функционером в аппарате, отличающимся значительным внутренним разделением функций. Он хотя и могущественнее всех прочих функционеров, но ничуть не менее зависим, чем они. Такое изменение может проходить либо почти незаметно, малыми шагами, либо быстро и явно, когда целые группы зависимых людей заставляют считаться со своей социальной силой немногих монопольных властителей с помощью насилия. В любом случае, аккумулированные за счет частной инициативы в конкурентной борьбе шансы, достигнув в оптимальном пункте определенной величины, уходят из рук монополиста и переходят либо ко всем зависимым людям, либо поначалу к какой-то их группе — скажем, в руки аппарата управления этой монополией. Частная монополия индивида обобществляется; она становится монополией целого социального слоя, общественной монополией, центральным органом государства. Ход развития того, что мы сегодня называем «государственным бюджетом», дает нам наглядный пример такого процесса. Государственный бюджет развивается из «частного бюджета» феодального дома. Точнее говоря, поначалу вообще не существовало различий между тем, что позже стало противопоставляться как «публичные» и «приватные» доходы и расходы. Доходы поступали к властителю в основном от принадлежавшего ему лично хозяйства или домена. Из этих поступлений оплачивались расходы на содержание двора, на охоту, платье, подарки, равно как на оплату труда сравнительно небольшой администрации и наемников, если таковые имелись, а также на поддержание в порядке стен замка. Но затем, по мере прибавления все новых земель, управление доходами и расходами, сохранение и приумножение владений становятся уже непосильными для одного индивида. Но даже тогда, когда непосредственное владение семейства, его домен, уже давно перестало быть главным источником доходов, когда вместе с растущей коммерциализацией общества поток денег направляется в «палаты» властителя со всех земель, а монополия на землю вместе с монополией на насилие сменяются монополиями на денежные доходы или налоги, — даже тогда властитель продолжает распоряжаться всеми этими поступлениями как своими личными доходами, как доходами собственного дома. Пока что сам он решает, какие суммы тратить на возведение замков, на разнообразные дары, на свою кухню и на содержание двора, на оплату наемников и чиновников. Доходы от монополизированных шансов он делит по собственному произволу. Но если посмотреть внимательнее, то уже здесь можно заметить, насколько сильно поле решений монопольного владельца ограничивается наличием огромной сети людей, связанных с его владениями. Растет его зависимость от управленческого аппарата, влияние последнего становится все более существенным. Постоянно увеличиваются фиксированные расходы на содержание этого аппарата, и в итоге абсолютный монарх со своими, казалось бы, неограниченными полномочиями оказывается под чрезвычайно сильным давлением со стороны данного аппарата, в функциональной зависимости от того общества, которым правит. Неограниченная власть монарха является не столько следствием его монопольного распоряжения шансами, сколько функцией особого строения общества на той фазе развития, о коей у нас еще пойдет речь. Но в любом случае даже в бюджетах эпохи французского абсолютизма мы не обнаруживаем никакого разделения расходов короля на «приватные» и «публичные».