Занавес открывается. Зазвучала музыка Сен-Санса. Балерина танцует “Лебедя”. Закадровый голос Срубова:
- Бесплатные зрители советского театра. Совслужащие. Знаю я вас. Наполовину потертые английские френчи с вырванными погонами. Наполовину бывшие барышни в заштопанных платьях. Шушукаетесь. Глазки таращите. Шарахаетесь как от чумы. А доносы друг на друга пишете? С выражением своей лояльнейшей лояльности распинаетесь на целых писчих листах. Гады. Многие из вас с восторженным подвыванием поют - месть беспощадная всем супостатам... Мщенье и смерть... “Кровью наших врагов обагрим”. И, сволочи, сторонитесь чекистов. Чекисты для вас - второй сорт. Подлецы. Лицемеры. Белоручки подлые. В газетах, теоретически, вы за террор. Признаете его необходимость. А чекиста, осуществляющего признанную вами теорию, презираете. Вы окружаете ореолом героизма террористов, эсеров. Разве Каляев, Сазонов, Балмашев не такие же палачи? Конечно, они делали это на фоне красивой декорации, с пафосом, в порыве. А у нас это будничная работа. А работы-то вы больше всего и боитесь. Не любите вы чернорабочих. Вы любите чистоту везде и во всем, вплоть до клозета. А от ассенизатора, чистящего его, отворачиваетесь с презрением. Все вы от черносотенца до социалиста оправдываете существование смертной казни. А палача сторонитесь, изображаете звероподобным Малютой. О палаче вы всегда говорите с отвращением. Но я говорю вам, сволочи, что мы, палачи, имеем право на уважение...”
Поднял бинокль, стал рассматривать балерину.
Вдруг, при очередном повороте лицо балерины изменилось. Волосы посветлели. Глаза полоснули синевой. Вместо чернявой худосочной балерины танцевала умирающего лебедя расстрелянная Синеглазка.
Срубов вскочил, пошел к выходу.
Глаза, бинокли, лорнеты - в спину, с боков, в лицо.
Не заметил, что громко сказал, как камень бросил:
- Суки!
И плюнул.
Сцена 67. Квартира Срубова. Павильон. Ночь. Зима.
Домой пришел бледный, с дергающимся лицом.
Старуха-мать в черном платке, открывшая дверь, пытливо-ласково посмотрела в глаза:
- Ты болен, Андрюша?
У Срубова бессильно опущены плечи. Взглянул на мать тяжелым, измученным взглядом, глазами, которым не дали красок и света, которые потускнели и затосковали:
- Я устал, мама.
Пошел в спальню и на кровать лег сразу же. Мать гремела в столовой посудой. Глаза Срубова закрывались с трудом. В ореоле красно-синего сияния.
Сцена 68. Сон Срубова. Глюк-машина. Мультипликация.