Нутро любого человека

После утренней службы у нас с Питером осталась пара свободных часов, и потому, когда я вернулся в Аббихерст, мы зашли к «Ма Хингли» – выпить чаю и полакомиться сдобными лепешками. Горячие лепешки с маслом и джемом – что может быть прекраснее? В тот день, когда они перестанут доставлять мне наслаждение, я пойму, что душа моя умерла. В заведении было пусто, лишь парочка местных старикашек обменивалась сведениями о своем геморрое и артрите. По словам Питера, ему кажется, что он влюбился в прелестную Тесс. Я не стал смеяться над ним. Это испытание, вызов, сказал я, нечто холодно объективное – мы не вправе приплетать к нему какие бы то ни было чувства. Однако Питер все распространялся о ее доброте, врожденной чувствительности, крепенькой, полной фигурке, о том, как он, когда они молча обхаживают лошадей, ощущает странное единение с нею. Я прощупал его на предмет дальнейших подробностей. Оказывается, работая в конюшне, Тесс предпочитает переодеваться в мужскую одежду: кавалерийские саржевые штаны, сапоги по колено с растяжками по бокам, а под курткой – еще и помочи. Пока он говорил, я все яснее понимал, что Питера волнует именно образ девушки, обращающейся в конюшенного мальчика, что само отсутствие сексуального шарма и возбуждает его. Я так ему и сказал, однако это его не смутило. «Вы просто-напросто пара работников, – сказал я, – она видит в тебе деревенского трудягу, такого же грума, как она сама, ровню. Как же вы сможете стать любовниками, если ты позволишь этому продолжаться?».

И тогда он сделал признание, а вернее, стыдливо пролепетал, шумно прихлебывая чай: «Когда мы заканчиваем, – сказал он, – она позволяет мне целовать себя. Собственно, первый шаг сделала Тесс. Позволяет трогать ее за грудь, – но только после того, как мы покончим с лошадьми».

«Пожалуйста, Питер, не ври мне, – сказал я, – стыд какой». Однако он начал протестовать, и по некоторым частностям его поведения, я понял: не врет. Питер клялся, что каждое его слово – чистая правда, потому-то он в Тесс и влюбился. "Это храбрая, редкостная душа", – сказал он, и я ощутил, как кислая, желчная зависть сжимает мне сердце. Ну что же, ответил я, поздравляю, ты свое испытание выдержал. Теперь тебе осталось только придумать способ, который позволит мне и Бену засвидетельствовать ваши любовные игры. Питер серьезно кивнул: похоже, рассказав мне все, он испытал большое облегчение. Фактически, он выглядел человеком сбившимся с толку, запутавшимся в странном романе с фермерской дочкой. Позже мы с Беном от души посмеялись над ним, как умудренные жизнью люди, однако я уверен: Бен поражен – и невнятно рассержен, – не меньше моего. Вещи подобного рода, такое фантастическое везение, все это должно было выпасть не Питеру, – а нам. Впрочем, мы согласились друг с другом в том, что нам его жаль: бедный старый Питер Скабиус, внезапно лицом к лицу столкнувшийся с сексом. Возможно, мы оказали ему услугу.

  25 февраля 1924

Второй состав играл с Аппингамом. Холодный, ледяной день, сильный восточный ветер. Я был запасным – бегал вдоль боковой линии, а во время перерыва подтаскивал игрокам дольки апельсинов. Полагаю, то, чего я достиг за несколько недолгих недель, достаточно необычно (даже Ящер с похвалой отозвался о моем «неслыханном спортивном рвении»), однако, как и всегда, преобладающая моя эмоция – разочарование. Хукер второго состава – это нелюдимый, светловолосый малый по фамилии ффорд – уверен, дай срок, я смогу занять его место: в ффорде нет ничего, даже близкого к моей напористости, моей безумной отваге. Однако, следом идет первый состав, в котором хукером состоит некто по фамилии Вандерпол – невысокий, жилистый, спортивный, – он еще и капитан нашей команды по сквошу. До конца триместра осталось всего несколько недель, и я не уверен, удастся ли мне продвинуться выше того положения, которое я занимаю теперь, удастся ли вытеснить настоящего спортсмена – я не уверен даже, что имеет смысл попытаться проделать это... Ужасная мысль: не таков ли удел всей предстоящей мне жизни? Каждый честолюбивый порыв приводит в тупик, каждая мечта оказывается мертворожденной? Хотя, если поразмыслить, чувства, которые я ныне испытываю, присущи любому разумному, обреченному на страдание человеческому существу за исключением очень и очень немногих: истинно одаренных – странных, редкостных гениев – ну и, разумеется, каждой на редкость везучей свиньи.