Нума Руместан

— Да, ей-богу, вроде Бомпара… Я как-то инстинктивно не в состоянии был слово правды сказать… Но в одно прекрасное утро мне стало совестно, и я занялся самоисправлением. С внешними проявлениями тем* перамента справиться не так уж трудно: можно понизить голос, прижать локти к туловищу. Но вот то, что кипит внутри и рвется наружу… Тогда я принял героическое решение. Каждый раз, как я ловил себя на лжи» я запрещал себе открывать рот во все продолжение дня… Только так мне удалось исправить свою природу. И все же за холодной оболочкой во мне жив прежний инстинкт… Иногда я спохватываюсь на середине фразы и замолкаю. И не потому, чтобы у меня не хватало слов, напротив! Я сдерживаю себя, так как чувствую, что сейчас совру.

— Страшное дело Юг! Никак его с себя не стряхнешь… — благодушно произнес Руместан, с философической покорностью судьбе пуская в потолок струю сигарного дыма. — Меня он подводит главным образом той моей манией посулов, неодолимым зудом напускаться на людей в стремлении осчастливить их наперекор им самим.

Его прервал дежурный служитель, появившийся на пороге и доложивший с понимающим, многозначительным видом:

— Господин Бешю!..

Министр раздраженно топнул ногой.

— Я завтракаю… Оставьте меня в покое!

Служитель стал извиняться. Господин Бешю уверяет, что его превосходительство сами… Руместан смягчился.

.— Ладно, ладно, сейчас иду… Пусть подождет в кабинете.

— Нет, нет, — вмешался Межан. — Кабинет ваш занят… Совет министерства, вы же знаете… Вы сами назначили это время.

— Тогда у господина де Лаппара…

— Туда я провел епископа Тюлльского, — робко заметил служитель, — господин министр изволили сказать…

Везде полно народу… Везде просители, которых он конфиденциально предупредил, чтобы они пришли именно в этот час, если хотят застать его. И большей частью это люди заметные, не мелюзга какая-нибудь, их нельзя заставлять ждать.

— Зайди с ним ко мне в малую гостиную… Я сейчас все равно уезжаю в город, — сказала Розали, вставая из-за стола.

Пока служитель и секретарь устраивали посетителей или уговаривали их подождать, министр глотал свою вербену, обжигаясь и бормоча себе под нос:

— У меня голова кругом идет…

— А что ему надо, этому унылому Бешю? — спросила Розали, инстинктивно понижая голос в этом переполненном людьми доме, где за каждой дверью находился посторонний человек.

— Что надо?.. Должность директора, вот что!.. Он акула, подстерегающая Дансера… Ждет, чтобы Дансера выбросили за борт, — тогда он его сожрет.

Она подошла к нему вплотную.

— Дансер уходит ив министерства?

— А ты с ним знакома?

— Отец часто говорил мне о нем… Это его земляк, друг детства… Он считает его в высшей степени порядочным человеком, и притом человеком большого ума.

Руместан забормотал:

— Вредные тенденции… вольтерьянец… Эта отставка связана с намеченными им реформами. И к тому же Дансер очень стар.

— Ты собираешься взять на его место Бешю?

— О, я знаю, что у бедняги отсутствует дар нравиться дамам!

Она усмехнулась откровенно презрительной усмешкой.

— Ну, дерзости его мне так же безразличны, как и комплименты… Но я не могу простить ему эти его клерикальные ужимки, это выставленное напоказ благомыслие… Я готова уважать в человеке любую веру… Но нет на свете ничего более гнусного и возмутительного, чем ложь и лицемерие.

Сначала ей надо было сделать над собой усилие, чтобы заговорить, но потом она увлеклась и говорила горячо, красноречиво. Ее немного холодное лицо было воодушевлено порывом чистосердечия, на нем вспыхнул румянец благородного негодования.

— Тс! Тс! — зашептал Руместан, указывая на дверь.

Да, он согласен, что это несправедливо. Старик Дансер оказывал большие услуги… Но что делать? Он дал слово…

— Возьми его обратно… — сказала Розали. — Ну, пожалуйста, Нума!.. Ради меня!.. Я тебя прошу!

Сейчас она говорила ласково, и все же это было приказание, ее маленькая ручка недаром сжимала его плечо. Он был растроган. Жена уже давно утратила всякий интерес к его делам и с безмолвной снисходительностью внимала ему, когда он излагал ей свои беспрестанно менявшиеся планы. Просьба эта ему льстила.

— Могу ли я хоть в чем-нибудь отказать тебе, дорогая?

И он поцеловал ей сперва кончики пальцев, а потом выше — под кружевным рукавом. У нее такие красивые руки!.. Тем не менее ему было мучительно трудно сказать кому-нибудь в лицо неприятную вещь, и он заставил себя встать.

— Я здесь!.. Я все слышу!.. — сказала она, грозя ему пальчиком.

Он прошел в малую гостиную, оставив дверь полуоткрытой, чтобы придать себе мужества и чтобы она могла его слышать. О, начал он решительно, энергично!

— Я в отчаянии, драгоценный Бешю… Я ничего не могу для вас сделать…