Нума Руместан

Министр и его жена завтракали у себя на втором этаже, в пышной, непомерно большой столовой, из которой никак не могли изгнать холод ни толстые портьеры, ни калориферы, согревавшие все здание министерства, ни пар от кушаний. В это утро они случайно оказались одни. На скатерти, среди тарелок и блюд, всегда в большом количестве подававшихся у южанина, стояла его коробка с сигарами, чашка с вербенной настойкой, заменяющей провансальцам чай, и большие ящики с разноцветными карточками, на которые были занесены фамилии сенаторов, депутатов, ректоров, профессоров, академиков, светских людей — обычных и необычных посетителей вечеров, устраивавшихся в министерстве. Несколько карточек высовывалось из стопок — на них записаны были особо важные гости, чье присутствие на первой серии «малых концертов» было просто необходимо. Г-жа Руместан перебирала картотеку, задерживалась на некоторых именах. Нума, выбирая сигару, наблюдал за женой уголком глаза, стараясь уловить в ее спокойных глазах неодобрение, критику слишком смелого выбора лиц, которым разосланы были приглашения.

Но Розали не задавала вопросов. Все эти приготовления были ей совершенно безразличны. Переезд в министерство еще больше отдалил ее от мужа: их разделяли его беспрестанные, непременные отлучки, многочисленный персонал, широкий образ жизни, разрушавший домашний уют. К этому примешивалось горестное сожаление о том, что у нее нет детей, что она не слышит подле себя их неутомимой беготни, их смеха, от которого звенит в ушах и от которого министерская столовая утратила бы ледяное обличье ресторанного зала при гостинице, где они усаживались за стол как бы мимоходом, где обезличены и столовое белье, и мебель, и серебро, и вся вообще пышная обстановка, подобающая их теперешнему положению.

За столом царило неловкое молчание, и от этого к ним явственней доносились приглушенные звуки, всплески отдаленной музыки, как бы подчеркнутые стуком молотков, — внизу устанавливали и обивали материей эстраду для концерта, и там же репетировали музыканты. Открылась дверь, и в столовую вошел с бумагами в руках правитель канцелярии.

— Опять просьбы!..

Руместан вспылил… Нет уж, извините! Даже самому папе римскому не найдется местечка. Межан невозмутимо положил перед ним пачку писем, визитных карточек, надушенных ааписок.

— Отказать не так легко… Вы сами обещали…

— Я?.. Да я ни с кем не говорил!..

— Взгляните… «Дорогой господин министр! Напоминаю Вам о Вашем добром слове…» А тут: «Генерал сказал мне, что Вы соблаговолили предложить ему…» А вот тут: «Напоминаю господину министру его обещание…»

— Выходит, я говорю во сне! — в изумлении воскликнул Руместан.

Дело, однако, заключалось в том, что едва было принято решение устроить вечер, как он стал говорить всем, кого встречал в Палате или в Сенате: «Знайте, что я рассчитываю на вас десятого». А так как он при этом добавлял: «Будут все больше свои…» — то никто не забыл столь лестного приглашения.

Смущенный тем, что его застигли на месте преступления в присутствии жены, он как всегда в подобных случаях, на нее же и напустился:

— А все твоя сестрица со своим тамбуринщиком… Очень мне нужен весь этот тарарам… Я хотел начать концерты позднее. Но девочка до того нетерпелива: «Нет, нет… Сейчас же, не откладывая!» И ты тоже торопила меня… Будь я неладен, если этот тамбурин не вскружил вам голову.

— О нет, только не мне! — засмеялась Розали. — Я даже опасаюсь, что парижане не оценят этой экзотической музыки… С нею надо было бы перенести к нам сюда провансальские дали, костюмы, фарандолу… Но прежде всего… — Тут она заговорила серьезно: — Надо было выполнить взятое на себя обязательство.

— Обязательство… Обязательство… — повторял Нума. — Скоро слова нельзя будет сказать.

Он обернулся к улыбающемуся секретарю:

— Черт возьми, любезный друг! Не все южане, как вы, поостыли, приутихли и стали скупы на слова… Вы поддельный южанин, ренегат, французик, как говорят у нас… Это называется южанин! Человек, который никогда не врет и не любит вербенную настойку! — добавил он с комическим негодованием.

— Не такой уж я французик, как кажется, господин министр… — с неизменной невозмутимостью возразил Межан. — Когда я двадцать лет назад приехал в Париж, от меня здорово несло Югом… Самоуверенность, акцент, жестикуляция… Я был болтун и выдумщик, как…

— Как Бомпар… — подсказал Руместан, который недолюбливал, когда другие потешались над его сердечным другом, но сам себе в эгом не отказывал.