Нума Руместан (пер. Загуляева)

А так как Розали отвечала, что надо уметь разбирать настоящую цену этих светских успехов, состоящих из услужливости, шика и прихоти одного вечера, ей возразили:

— Наконец, он в Опере.

Бархатная полоска трепыхалась на маленьком возмущенном чепчике, точно он действительно прикрывал одну из тех экзальтированных головок с гордым профилем, которые он прикрывает там. Впрочем, эти Вальмажуры отнюдь не простые крестьяне, как другие, а последние представители благородного, но захудалого рода!..

Розали, стоявшая перед высоким зеркалом, обернулась смеясь.

— Как, ты веришь этой легенде?

— Конечно! Они происходят прямо от княжеского рода де-Бо… впрочем, все бумаги существуют, так же как и герб над их дверью. Стоит им только захотеть…

Розали вздрогнула. За крестьянином-флейтистом стоял князь. С воображением Гортензии это могло сделаться опасным.

— Все это неправда, — сказала она, не смеясь уже на этот раз: — в предместье Апса найдется добрый десяток семей, носящих это будто бы княжеское имя. Те, которые сказали тебе это, солгали из тщеславия, из…

— Да это сказал Нума, твой муж… Тогда, на вечере в министерстве, он сообщил всякие подробности.

— Ну, ты знаешь, какой он… С ним все нужно приводить в известные границы, как он говорит.

Гортензия ее больше не слушала, она вернулась уже в гостиную и затянула громким голосом:

   Mount'as passa ta matinado,
   Mourbieù, Marioun…

Это была, на серьезный, почти церковный мотив, старинная популярная в Провансе песенка, которой Нума выучил свою свояченицу и любил послушать ее в ее исполнении с парижским акцентом, скользившим по южным слогам, так что это походило на итальянский язык, произносимый англичанкой.

   — Где ты провела это утро, чорт побери, Марион?
   — Ходила к колодцу за водой, боже мой, мой друг.
   — Кто это говорил с тобой, чорт побери, Марион?
   — Одна из моих товарок, боже мой, мой друг.
   — Бабы не носят штанов, чорт побери, Марион.
   — Это она закрутила свое платье, боже мой, мой друг.
   — Бабы не носят шпаги, чорт побери, Марион.
   — Это висела ее пряжка, боже мой, мой друг.
   — Бабы не носят усов, чорт побери, Марион.
   — Это она ела ежевику, боже мой, мой друг.
   — В мае месяце нет ежевики, чорт побери, Марион.
   — Это была осенняя веточка, боже мой, мой друг.
   — Принеси мне тарелку их, чорт побери, Марион.
   — Птички съели их всех, боже мой, мой друг.
   — Я отрублю тебе голову, чорт побери, Марион.
   — А что же вы сделаете с остальным, боже мой, мой друг.
   — А выброшу в окно, чорт побери, Марион!
   — Собаки да кошки полакомятся знатно, мой друг.

Она вдруг прервала себя, чтобы выпалить с жестом и интонацией Нумы, когда он увлекался:

— Это, видите ли, дети мои… Это прекрасно как Шекспир!..

— Да, картинка нравов, — сказала Розали, подходя. — Муж грубый и свирепый, жена увертливая лгунья… настоящая южная парочка,

— О, дочь моя! — сказала г-жа Лё-Кенуа тоном кроткого упрека, тоном давнишних, вошедших в привычку, ссор. Табуретка перед роялем вдруг повернулась на своем винте и перед Розали оказался чепчик негодующей провансалки.

— Это уж чересчур… что он тебе сделал, юг?.. Я обожаю его. Я его не знала, но, благодаря этой поездке туда с вами, я открыла свою настоящую родину… Хотя меня и крестили здесь в церкви святого Павла, я все-таки родом оттуда… Дитя тамошней площадки… Знаешь, мама, бросим-ка мы тут, в один прекрасный день, этих холодных северян и уедем жить вдвоем на наш прекрасный юг, где поют, где танцуют, на юг ветра, солнца, миражей, всего того, что поэтизирует и расширяет жизнь… "Вот там хотелось бы мне жи-и-ть…" — запела она, и ее быстрые ручки снова опустились на клавиши, рассеивая окончание ее мечты в трескотне оглушительных звуков.

"И ни слова о тамбурине, — подумала Розали:- дело серьезно!"

Дело было еще серьезнее, нежели она предполагала.