Нулевой Архетип

Почему-то именно в тот момент Кейн почувствовала, что Атрес тоже оставил что-то у Узла Земли. Тоже вернулся другим.

– Вы сделаете какую-то женщину очень счастливой, – сказала она.

– Едва ли. Но я сделаю ее богатой.

Кейн не удержалась и рассмеялась, Атрес улыбнулся ей в ответ – едва заметно, одними уголками губ.

Она проводила его до трапа «Сильверны» – корабль отчаливал утром, было ясно, и вопреки всему пахло весной.

– Вы вернетесь в Университет? – спросил Атрес, застыв на краю причала, и настал черед Кейн пожимать плечами:

– Не знаю, наверное. Скорее всего. Может быть, займусь независимыми исследованиями или даже производством простейших медиаторов. Я же мастресса, мне не так сложно найти работу.

– Найдите Реннара. Возможно, ему есть, что вам предложить.

Атрес улетел, а Кейн еще долго стояла на причале, глядя «Сильверне» вслед. Серебристый силуэт небесного корабля таял вдали, медленно вращались винты, и где-то внизу под «Трелью» плыли облака Грандвейв.

Кейн дышала ветром, смотрела вдаль и думала, что, возможно, Атрес прав.

Ей хотелось поговорить с Реннаром, получить ответы на свои вопросы – теперь, когда она больше не видела в нем угрозы. И какая-то ее часть надеялась вопреки всему еще раз увидеть Джека, рискнуть заговорить с ним, просто так и ни о чем. Снова не понять какую-нибудь глупую и пошлую шутку.

Кейн хотела бы улететь в Цитадель сразу, но ей пришлось задержаться на «Трели» еще на неделю: сначала доктор Лейбер настоял на медицинском обследовании, потом на платформу прилетел инспектор Тольди.

Он спрашивал Кейн о Стерлинге, о схеме Земли и о том, что произошло под Грандвейв.

Кейн отвечала – лгала, разумеется, но у Тольди все равно не было ни одного способа проверить ее слова, и она знала, что при необходимости Атрес подтвердил бы ее версию.

О том, что на самом деле случилось со Стерлингом, теперь знали только Кейн и, возможно, Джек.

У Стерлинга остались родственники в Цитадели, которые, наверное, вопреки всему ждали его возвращения.

Кейн хотела написать им – хотя бы анонимно – рассказать правду, но сделать этого с «Трели» было невозможно.

Вынужденное ожидание и невозможность улететь изматывали.

Кейн старалась больше гулять, поднималась на верхние ярусы, туда, где располагались сады. Она подолгу стояла у ограждения, глядя на силуэты опорных дирижаблей внизу, и вспоминала детство.

Иногда она плакала, иногда улыбалась. И, несмотря ни на что, чувствовала, что теперь все будет хорошо.

* * *

С Мери она столкнулась накануне отлета, в розовом саду на одной из боковых тропинок.

Дочь Линнел казалась усталой, неестественно бледной, и Кейн было перед ней стыдно – отчаянно, болезненно стыдно за свои слова перед отлетом.

«Скажи маме, когда она очнется…»

Стыдно за свое «когда» вместо «если», как будто она дала Мери обещание.

Солгала.

Кейн хотелось спросить ее: как ты? Но это было бы глупо и совершенно бессмысленно.

Они были чужими друг другу. Соболезнования Кейн все равно ничего для Мери не значили.

Сколько бы Кейн ни вглядывалась, она даже не видела в ней ничего от Линнел. Ни единой общей черты.

Молчание, повисшее в стылом осеннем воздухе, было неловким, тяжелым. Кейн подбирала слова и все равно в результате не придумала ничего лучше, чем просто сказать:

– Здравствуй.

– Здравствуйте, госпожа Анна.

Кейн одернула манжет платья, просто чтобы чем-то занять руки и не зная, что сказать дальше:

– Мне очень жаль, что так получилось, – слова вышли неловкими, скомканными, и от них что-то фантомно заныло в груди.

– Мне жаль, что вы так и не увиделись с мамой, – отозвалась Мери после непродолжительного молчания.

Кейн сглотнула горечь в горле и вытолкнула сквозь нее слова:

– Да. Мне тоже.

– Я очень благодарна вам, за то, что вы сказали в прошлый раз, – Мери помялась и все же продолжила, – вы, наверное, не помните, но вы сказали «когда мама очнется». А все остальные говорили «если». После ваших слов я подумала, что все обязательно будет хорошо.

– Я очень хотела, чтобы это было правдой. Очень, больше всего на свете. Но я ошиблась.

Кейн повернула голову к краю площадки, туда, где плыли в воздухе исполинские облака. Где-то там, далеко за ними, остались Эрика и новый Узел Земли.

Кейн не пыталась их разглядеть или почувствовать, ей просто было стыдно за свои слезы.

– Я чувствовала, что мама умирает, – призналась Мери. – Меня пытались успокоить, но почему-то я поверила только вам.

Кейн быстрым движением вытерла глаза и повторила:

– Я ошиблась.

– Мне стало легче, когда я вам поверила. Легче было надеяться, что мама очнется, чем ждать, когда она умрет.

Это было больно – слышать эти слова и наконец-то впервые увидеть Линнел в ее дочери. Как будто проступило наружу что-то неуловимое, невесомое. Всего лишь тень узнавания.

«Надежда имеет смысл, только если она оправдывается», – когда-то сказал Атрес, но он ошибался.

Иногда надежда имела значение даже сама по себе.

– Не плачьте, госпожа Анна, – сказала ей Мери. – Мама разозлилась бы на вас, если бы узнала. Она ненавидела, когда кто-то плакал.

Кейн в последний раз вытерла слезы и ответила:

– Ты очень похожа на мать.