Новгородский толмач

Поневоле вспомнишь слова Христа: «Враги человека — домашние его». Грех так говорить и так чувствовать, но я очень надеюсь, что мы в этой жизни уже с ним не увидимся. Мало того, что он мучил меня в детстве, — теперь на прощанье ухитрился нанести такой тяжелый удар. Представляю, как Вам было противно выслушивать его признания. Решил сыграть на Вашем сострадании — и не ошибся. Напрасно Вы отвечали ему на расспросы о моей жизни среди вероотступников. Простите, бесценная, что из-за меня Вам пришлось пережить этот тягостный и опасный разговор. Как — когда — я смогу искупить, загладить? Дайте мне знать. В Гиппократовой книге, о которой я Вам писал, сказано, что душа имеет три части: словесную, желающую и яростную. Сейчас мне кажется, что первые две части у меня испарились совершенно, осталась только последняя.

Тем временем жизнь продолжается. Наше книжное дело стало процветать и в Новгороде. Среди заказчиков не только купцы, но и монастыри, и священнослужители, и даже бояре. Среди местных пишущих людей сейчас весьма популярен некий Пахомий по прозвищу «Серб», нам доводилось уже переписывать сочиненные им жизнеописания местных святых и церковные славославия им.

С особенным старанием мы переписываем книги для боярского семейства Борецких. Ибо во главе этого знатного семейства стоит женщина властная и начитанная — ошибок она не потерпит. Ей послушна не только семья. Недавно я оказался на вечевой площади, в то время как она обращалась к собравшемуся народу. Древней сивилле-пророчице, наверное, не внимали так самозабвенно. Но и врагов у нее в городе тоже немало. Чернь, как водится, ненавидит богатых и знатных, и эта ненависть порой выплескивается в настоящие уличные побоища.

В Новгороде ходит такая легенда: до принятия христианства местные жители поклонялись языческим богам, главным среди которых был Перун — бог грома и молнии. И статую этого Перуна новообращенные христиане сбросили в Волхов. И будто, проплывая под мостом, соединяющим правый и левый берега, статуя вдруг высунула руку из воды и забросила на мост палку, сказав при этом: «Вот вам, новгородцы, от меня дубинка на память, чтобы колотили друг друга». И с тех пор мост этот много раз был местом драк и побоищ между двумя враждующими партиями: правым берегом, где живут беднота и торговцы, и левым — где Кремль, храм Святой Софии и улицы, заселенные знатью.

А неделю назад мне выпала большая честь: я был приглашен в дом Борецких на пир. Конечно, не в качестве гостя, а лишь в качестве переводчика для венецианского посланника, проезжавшего через Новгород в Москву. Он сидел по левую руку от Марфы Борецкой, а я стоял сзади и переводил их беседу. С правой же стороны от боярыни сидел знаменитый монах Зосима, прибывший в Новгород с Соловецкого острова, что посреди далекого Белого моря.

Несколько слов про этого монаха.

Хотя он едва притронулся к приносимым яствам и промолчал почти весь обед, у всех осталось впечатление, что старец Зосима принимал живое участие в беседе. Видимо, это оттого, что он умеет молчать красноречиво. Да-да, ему удается молчать удивленно, одобрительно, огорченно, радостно, недоверчиво, презрительно — все оттенки молчания ему доступны.

Мне рассказывали, что в Новгород он явился просить помощи у архиепископа и бояр для своего недавно созданного монастыря. Когда он вместе с молодым иноком основал его лет десять назад, им казалось, что выбрали они место на Соловецком острове совершенно пустынное, никому не принадлежащее. Постепенно к ним стали присоединяться другие монахи и послушники, начали строить жилье, а потом и церковь, и часовню, а потом и огороды копать, и рыбу ловить. Даже завели солеварню, так что к ним стали заворачивать купцы на своих судах, привозить им в обмен на соль всякие нужные товары.

Само собой, на успешное дело нашлись соперники и завистники. Из прибрежных селений на материке стали приплывать к ним боярские слуги, требовали, чтобы убирались они подобру-поздорову, потому что, мол, островная земля давно записана за их господами. Рыбаки из племени карелов тоже чинили всякие пакости, крали сети, рубили лодки.

Марфа Борецкая обещала старцу послать своим слугам в беломорские деревни приказ, чтобы они оставили новый монастырь в покое. Довольный старец благословил дом, семью Борецких, гостей на пиру. Однако какая-то неясность, недоговоренность между ними оставалась. Во всяком случае, мне чудился во взглядах боярыни Марфы какой-то невысказанный вопрос, а в молчании старца потаенное и упрямое нежелание ответить.