Новгородский толмач

Конечно, настоящее письмо было гораздо длиннее, со многими отступлениями и ссылками на Священное Писание. На работу у меня ушло почти три часа. И все это время боярыня молча сидела за столом, читая различные книги и манускрипты, делая выписки. Казалось, она совсем забыла обо мне. Если кто и следил за мною, то только голова белого медведя, которая грозила мне с пола оскаленной пастью.

Наконец я кончил и с поклоном подал ей исписанные листы пергамента. Она взяла их своей маленькой цепкой рукой и так же молча начала читать. У меня было время рассмотреть шелковую вышивку на ее ферязи, серебряные пуговицы в форме птичьих лапок, бирюзовое ожерелье. Обшлага и ворот были украшены оторочкой из рысьего меха.

— Ты перевел все правильно, — сказала она, и по губам ее скользнула то ли гримаса недоверия, то ли тень улыбки. — И почерк у тебя отличный. Я достаточно знаю греческий, чтобы читать, но в письме делаю слишком много ошибок. Было бы жестоко мучить Его Преосвященство моей безграмотностью. Думаю, ты понадобишься мне в будущем не раз. Но ты помнишь условие?

— Да, госпожа.

— Я умею награждать за верную службу. Но умею и карать за измену. Если я узнаю, что ты кому-то рассказал об этом письме…

— Этого не случится, госпожа.

— Ты доволен платой?

— О, да! Вы очень щедры.

Она взяла в руки перо, обмакнула его в чернильницу, но вдруг передумала.

— Ты ведь католик?

— Да.

— И знаешь множество языков?

— Не так уж много. Не больше дюжины.

— А когда ты молишься в душе — на каком языке?

— Пожалуй, чаще всего — на латыни.

— Я молюсь по-русски. Но как подумаешь: сколько же языков нужно знать Господу и ангелам его, чтобы выслушивать наши молитвы. Или молитвы, обращенные к святым. Покровителем моего покойного мужа был Святой Исаак. Что ж, выходит, ему нужно было выучить арамейский, чтобы молиться своему святому?

— «Мною преклонится всякое колено, Мною будет клясться всякий язык», сказано у пророка Исайи.

— На вече перед Святой Софией мы все говорим на одном языке — но как часто не можем понять друг друга! И тогда хватаемся за дубины и мечи. Язык меча — единственный язык, который не нуждается в переводе. Но хватит. Теперь ступай. Я пошлю за тобой вскоре опять.

Она уже не глядела на меня, снова потянулась к перу. Я чуть замешкался и успел краем глаза увидеть, как она вывела под моим переводом слова: «Марфа Борецкая».

Хорошо, что в этот момент никто не мог видеть ни моего раскрытого рта, ни испуганных глаз. Борецкие! Нет человека во владениях Великого Новгорода, который не знал бы этого имени. По богатству, по знатности эта семья не имеет себе равных. Вот куда привело меня неисповедимое Провидение! Муж боярыни Марфы был здесь посадником, и один из сыновей сейчас имеет ту же должность. Вот почему письмо к патриарху Константинопольскому, которое довелось мне переводить, представляется мне таким важным, что я позволил себе, преподобный отец, отнять у Вас столько времени на ознакомление с ним.

Ведь если перемены, задуманные Марфой Борецкой, осуществятся, если новгородский архиепископ будет утверждаться не в православной Москве, а в католической Литве (Киев был отбит литовцами у татар около ста лет назад), это будет означать могучее усиление нашего влияния в государстве, силу которого местные кощунники порой сравнивают с силой Всевышнего, восклицая в слепом самодовольстве: «Кто против Бога и Великого Новгорода?!»

Фрау Урсуле Копенбах, Новгород, август 1470

Бесценная и любимая матушка!

Получил Ваше письмо, отправленное месяц назад. Хожу как оглушенный. Такая новость поистине может лишить сна, довести до безумия. Ведь мой отец всем говорил, что он убежал из Богемии, спасаясь от преследований за веру. И мы все были уверены, что он бежал от еретиков-гуситов, от этих страшных таборитов. А теперь Вы обрушили на мою голову такой камень! Оказывается, он сам был таборитом! И сражался на их стороне в битве под Липянами. И убежал только тогда, когда табориты были разбиты.

Если он действительно смертельно болен и поехал в Богемию умирать, зачем нужно было ввергать всех близких в такую душевную смуту? Уехал бы тихо и незаметно — никто бы и не вспомнил о нем. Хорошо, что моя мать не дожила до такого позора. Уверен, что она тоже не знала правды о его прошлом, как и все мы. И как он ловко скрывал свою ересь в течение тридцати пяти лет! Копал себе железную руду в горах и не мозолил людям глаза. А теперь, видите ли, захотел принять предсмертное причастие из рук гуситского священника. Которые снова там захватили все церкви под покровительством Иржи Падебрада проклятого Папой еретика на троне.