Новая жизнь Нефертити

Я села в машину, никого не дожидаясь. Закрыла руками просвечивающую сквозь ткань грудь. Я пахла им. Но теперь мне было плохо, словно он взял меня силой.

Ужасно, что у меня нет с собой сумки, нормальной одежды, даже мобильного телефона. И я не знаю тут ничего. Дурацкое положение! Никогда хуже не было…

Из дома вышел чернокожий водитель, что-то дожевывая на ходу. Финн за ним. Он распахнул дверцу и сел рядом. Я отодвинулась. Обхватила себя ещё крепче. Он попытался улыбнуться, будто всё в порядке.

— Дамира, я понял! Дело в твоём имени. Звуки, они, знаешь ли, имеют значение — поверь мне как музыканту. В твоём имени все согласные звонкие — дзынь, и голова с плеч. Конечно, ты хочешь сражаться, прекрасный мой клинок! Тонкий, восточный, звенящий!

— Я хочу любить, — тихо возразила я.

— Так люби.

— Это сложно.

— Почему? — с искренним сожалением спросил он.

— Потому что вокруг сплошное… — я не могла подобрать слов от возмущения, — враньё!

Финн нахмурился.

— Интересно, в чём же оно? Если ты про дурацкий стол, не ищи страшилок там, где их нет. Катрин тащит со всего мира всё, что ей нравится: от дверей до безделушек. В любом её доме ты можешь наступить на плитку на полу, которая лежала в чёрт-знает-каком храме тысячу лет назад. И что теперь? По ней ходят все, даже уборщицы и курьеры. Думаешь, у них после копыта отрастут?

Не верю! Не могу верить! Эта проклятая Катрин мерещилась рядом, словно продолжала ставить спектакль в театре кукол. Вспомнился Роберт Лембит, и я взглянула на браслеты. С чем ещё она играет?

— Что Катрин сказала тебе перед уходом? — буркнула, наконец, я.

— Что на вечеринке мы должны присутствовать. До девяти у нас была ещё куча времени… — с досадой сказал он.

— Для чего? — резко повернулась к нему я.

— Чтоб околдовать тебя, наверное! Или для чего ты думаешь?

Я поджала губы и отвернулась от него. Парик и корона, как тыква на голове, выводили из себя. Я начала стягивать громадину, она не поддавалась. От злости хотелось снова плакать, но я упрямо продолжала дёргать конструкцию вверх, чтоб избавиться хоть от неё. Мужские руки легли на мои.

— Правда упрямая. Успокойся. Помогу.

Он поддел заколку и легко избавил меня от этого дома на голове. Я дёрнула липкую ленту с волосах, втянула воздух через зубы от боли, но дёрнула снова. Несколько шпилек долой, и голова моя освободилась. Финн расправил мои волосы. Как заботливо! Предатель!

И мы поехали дальше молча, глядя на французские поля, мало чем отличающиеся от наших, разве что надёжной оградой платной дороги.

«Эхнатон не так хорош» — продолжало звенеть в моей голове. И я вспоминала всё, что знала об этом персонаже. Давно мёртвом, но… Я повернулась к Финну. Он сидел, хмурый, уткнувшись в телефон.

— Это было не честно, — отчеканила я.

Финн поднял голову, в зелёных глазах горела обида.

— Не знаю, что ты себе напридумывала.

— А ты считал, что я буду счастлива… делать это… там? — Я взглянула на водителя и прикусила губу — кто знает, на каких языках тот говорит.

— Я не буду оправдываться, я ничего не замышлял.

— А она?

— Кто она? — фыркнул Финн.

— Катрин. Она очень хороший режиссёр.

— И продюсер, — ответил Финн. — А ты…

Я усмехнулась.

— Хочешь сказать, я никто?

— Я не говорил…

Он не закончил, мне стало больно.

— Ты не предохранялся, — сказала я отчуждённым тоном. — Мне нужны противозачаточные. И моя сумка. Позвони Арине, спроси, где она.

Финн не ответил. Набрал что-то в телефоне, затем буркнул:

— Они в Париже. Мы тоже едем туда.

И снова зависла тишина. Пять минут, десять, пятнадцать, и вдруг он заговорил:

— Ты снилась мне. Давно. Ещё когда мне было семнадцать, и в одну ночь мне надо было решить: ехать в Москву или оставаться. Отец сказал, что выгонит из дома, если попрусь, что поют только геи, он такого сына не хочет и обратно с конкурса не примет. Я и так хотел уехать вопреки ему, злой, уставший после скандала, прилёг на часок, но во сне увидел тебя. С короной этой, Эйфелеву башню. Ты стояла там с моей гитарой. Махнула рукой, будто позвала. И это было такое чувство… Я проснулся и удрал из дома, пока все спали, уехал ночным поездом. Я знал, куда мне надо и зачем. А когда встретил тебя в Лувре, так обалдел, что не сразу понял, а потом щелчок, и всё сложилось — ты — это она. Она — это ты. Все эти истории — правда, нумерологи, астрологи, Катрин, всё правда — ты есть, и я тебя встретил. А ты говоришь, не честно. Не честно что?

Он посмотрел на меня взглядом обиженного мальчишки и, кажется, не обманывал.

От неловкости я прикусила губу, сердце в груди немного распустилось. Со вторым вздохом раскрылось сильнее, и захотелось плакать. Слезы сами скатились из глаз.

— Я испугалась, — призналась я.

— Но повода не было, — глухо сказал Финн.

— Правда?

— Да.

Он вытер мои слёзы. Посмотрел с болезненной надеждой и протянул мне раскрытую ладонь. Моё сердце перевернулось от боли, но я всё же опустила в неё пальцы.

— Ледяная, — ахнул Финн и накрыл другой рукой. — Ты замёрзла? Сейчас вырубим кондиционер.

Он что-то крикнул вперед по-французски.

— Я волнуюсь, — вздохнула я.

— Не надо.

— Ладно.

— Давай вторую. Хотя…