Новая земля (Новь)

Вс магазины закрыты, школы распущены, на верфяхъ и на фабрикахъ не слышно шума, только флюгера не отдыхаютъ, они полощатся и хлопаютъ на втру въ это ясное утро, какъ громкое ура.

Пароходы, которые должны отойти, выбрасываютъ блые клубы дыма и нагружаются товарами, склады открыты, гавань живетъ.

Разносчики телеграммъ и почтальоны начали уже бгать, каждый со своими новостями. Они разносятъ свои извстія по дверямъ и сютъ душевныя бури въ сердца людей.

Какая-то собака безъ хозяина носится по улицамъ съ опущенной головой и ищетъ слдъ, она вполн поглощена этимъ дломъ. Вдругъ она останавливается, длаетъ прыжокъ и визжитъ; она нашла маленькую двочку, которая разноситъ газеты, полныя этихъ статей по поводу освобожденія 17-го мая. У двочки тльце бьется, она дергаетъ плечами, останавливается и снова бжитъ отъ двери къ двери; двочка худенькая, слабенькая; у нея пляска св. Витта.

Угольщикъ идетъ большими тяжелыми шагами по мостовой; онъ здорово заработалъ эту ночь; этотъ тяжелый уголь изъ Англіи и разные товарные корабли со всхъ концовъ міра — прекрасная вещь. Его заступъ блеститъ отъ работы; онъ переложилъ его на другое плечо, и онъ блеститъ при каждомъ его движеніи; онъ описываетъ на фон неба большіе, странные знаки, прорзываетъ воздухъ, сверкаетъ, какъ серебро.

И носильщикъ, идущій своей тяжелой, твердой походкой является единственнымъ работающимъ мускуломъ среди выставленныхъ на улицахъ флаговъ. Потомъ онъ наталкивается на господина, выходящаго изъ какой-то двери, отъ господина пахнетъ виномъ, и видъ у него не совсмъ увренный; платье его на шелковой подкладк. Закуривъ сигару, онъ идетъ внизъ по улиц; угольщикъ теряетъ его изъ виду…

У господина маленькое, круглое женское личико, очень блдное и красивое. Онъ молодъ и полонъ надеждъ; это Ойэнъ, поэтъ, вожакъ, представитель молодежи. Онъ былъ въ горахъ, чтобы набраться силъ, и съ тхъ поръ, какъ онъ въ город, онъ провелъ не одну веселую ночь. Друзья постоянно устраивали празднества въ честь его.

Въ то время, какъ онъ хочетъ завернуть за крпость, ему попадается навстрчу человкъ, и ему кажется, что онъ его знаетъ; онъ останавливается, тотъ тоже.

"Простите, не видались ли мы съ вами гд нибудь?" спрашиваетъ Ойэнъ вжливо.

Тотъ улыбается и отвчаетъ:

"Да, въ Торахус мы провели одинъ вечеръ вмст".

"Врно, вы Гольдевинъ, да, мн казалось, что… Какъ вы поживаете".

"О благодарю васъ, но вы такъ рано уже встали?"

"Гм, собственно говоря, я еще не ложился даже".

"Вотъ какъ!"

"Нтъ, дло въ томъ, видитъ Богъ, что я еще ни одной ночи не провелъ въ постели съ тхъ поръ, какъ вернулся въ городъ. Приходится возиться съ товарищами. Но это только показываетъ, что я опять въ своей сфер, господинъ Гольдевинъ, городъ — это что-то замчательное, я люблю его, это восхитительно. Взгляните на эти дома, на эти прямыя линіи. Я себя нигд не чувствую такъ дома, какъ здсь. Нтъ, тамъ на верху, въ горахъ… Сохрани меня Богъ!"

"Но какъ ваши дла? Освободились вы тамъ отъ вашей нервности?"

"Освободился ли я отъ своей нервности, нтъ! Но, собственно говоря, нервность вообще свойственна мн. Докторъ также говорилъ, что нервность присуща мн, составляетъ какъ бы часть меня; противъ этого ничего не подлаешь".

"Итакъ, вы были въ горахъ, и тамъ констатировано, что ваша нервность — хроническая болзнь. Бдный, молодой талантъ, находящійся во власти этой слабости".

Ойэнъ смутился. Гольдевинъ посмотрлъ ему прямо въ лицо, улыбнулся и продолжалъ говорить, какъ будто ничего не было. — Такъ что онъ чувствовалъ себя неважно въ деревн, а не думаетъ ли онъ, что пребываніе въ деревн было хорошо для его таланта? Тоже нтъ?

— "Нтъ, ни въ какомъ случа. Но мн кажется впрочемъ, что я вовсе и не нуждаюсь въ обновленіи своего таланта".

"Нтъ, нтъ, разумется нтъ!"

"Я написалъ тамъ наверху длинное стихотвореніе въ проз; во всякомъ случа, въ эти недли я поработалъ. Мн кажется, что это достойно уваженія, въ особенности, если принять во вниманіе ту среду, въ которой я находился. Нтъ, такая среда, ха-ха! Я еще никогда не видалъ такихъ смшныхъ людей, да, вы впрочемъ знаете ихъ. Они не могли, напримръ, понятъ, что я ношу костюмы на шелковой подкладк; они смотрли на мои лакированные ботинки такъ, какъ будто хотли ихъ състь, они никогда и не представляли себ такого распутства. Ну, они относились ко мн съ большимъ уваженіемъ, но… Да, простите меня, но я безъ всякихъ церемоній возобновилъ свое знакомство съ вами. Теперь я долженъ итти домой и непремнно поспать немного. Очень пріятно, что опять васъ увидлъ."

Съ этими словами Ойэнъ ушелъ.

Гольдевинъ крикнулъ ему вслдъ:

"Но сегодня вдь 17-е мая!"

Ойэнъ обернулся и посмотрлъ удивленно.

"Да, ну такъ что же?" спросилъ онъ.

Тогда Гольдевинъ покачалъ головой и усмхнулся:

"Ничего, ничего, я только хотлъ знать, помните ли вы это? А вы это очень хорошо помните?"

"Да," сказалъ: Ойэнъ: "вдь не совсмъ забываешь то, что въ дтств училъ".

И съ этимъ онъ снова зашагалъ дальше.