Новая встреча. Неизданные беседы

Но читаю дальше: «… Может быть заменена средствами связи…»

Когда я прочел данный пассаж, я подумал об автобусах, дилижансах, трамваях, поездах. Мне разъяснили, что я ошибаюсь, что речь идет о газетах, журналах, — наши журналы похожи на небольшие антологии, — о радио и телевидении. Мне кажется чрезвычайно нелепым, что литература может быть заменена радиопостановками, но сегодня мне все кажется странным.

Читаю дальше: «…Может быть заменена литературным фольклором. с»

По поводу этого я, кажется, высказываю свое мнение в самом письме дальше; но что такое фольклор, как не собрание суеверий и предрассудков, и для. чего оживлять их? Ясно, что это делается потому, что речь идет о фольклоре региональном, а все региональное, все отечественное в наше, весьма курьезное, время должно, конечно же, быть престижным; кажется, огромное значение приобретает тот факт, где ты родился и живешь. Но для меня — иначе, я всегда стремился стать достойным желания стоиков: быть гражданином мира. И я не буду упорно настаивать на том, что родился в приходе церкви Святого Николая, в городе Буэнос-Айрес.

Снова читаю: «…Может быть заменена социологией литературы…»

Я действительно не знаю, есть ли, может ли быть социология литературы. Если это — наука, то она должна предвидеть развитие литературы в будущем, но, как ни странно, она обращается только к литературе прошлых времен либо к нынешней литературе. В связи с этим я вспомнил шутку Гейне: «Историк — это пророк прошлого»; эту шутку повторил, — как ни странно, улучшив ее, — Хуан Валера[213]: «История — это искусство предсказывать прошлое». И это — верно. Кроме того, я не уверен в том, что социология литературы способна назвать нам имена писателей XXI века, я и не говорю даже о датах и названиях книг. В лучшем случае она может сказать: все, что случилось, и должно было неизбежно случиться; но что такое «неизбежность» с эстетической точки зрения? Наверное, когда в 1855 году журналист из Бруклина Уолт Уитмен издал «Leaves of grass» («Листья травы»), никто не мог предвидеть, что эта книга изменит всю последующую литературу. Или когда Эдгар Аллан По, несколькими годами ранее, написал пять, всем нам памятных, рассказов: «Убийство на улице Морг», «Золотой жук», «Похищенное письмо» и два других, то никто не мог предвидеть, что он создал новый жанр: детективный. И что у этого жанра будут столь замечательные приверженцы и почитатели, как Диккенс, как Уилки Коллинз, как Честертон, как Иден Филпотс[214], и многие, многие другие, список может быть бесконечным, скажем, Николас Блейк…[215] их очень много во всех странах; я сам — вместе с Биой Касаресом — работал в этом жанре, мы с ним написали «Шесть задач для дона Исидро Пароди». И всего этого, наверное, не случилось бы, если бы Эдгар Аллан По не написал те самые пять рассказов, которые являются совершенными образцами детективного жанра и определили его законы, зафиксированные позже: не описывать сам акт преступления, раскрывать преступление, анализируя и размышляя, и, как правило, раскрыть его в самом конце.

Настало время поговорить о двух последних заменах литературы…

Каковы же они?

Социальная лингвистика и психолингвистика.

Но я ничего не могу сказать об этих научных дисциплинах, если они, конечно, являются таковыми; для меня эти слова — не более чем неологизмы. В любом случае, эти науки возникли столь недавно, что для многих они сомнительны. Во имя чего заменять эстетическое наслаждение изучением этих наук, которые столь скучно названы?

Ваше письмо заканчивается словами, что\ мы, аргентинцы, как известно, простодушны…