Новая модель реальности

Когда его спросили, где он находится, он ответил: «Вы это тоже хотите узнать? Я расскажу вам, кто измеряется, измерен и будет измеряться. Я все это знаю и мог бы рассказать, но не хочу». Когда его спросили, как его зовут, он закричал: «Как тебя зовут? Что он закрывает? Он закрывает глаза. Что он слышит? Он не понимает! Он ничего не понимает! Как? Кто? Где? Когда? Что он имеет в виду? Когда я велю ему смотреть, он смотрит не надлежащим образом. Просто посмотри. Что это такое? В чем дело? Обрати внимание. Он не обращает внимания. Я говорю тогда, что это такое? Почему ты мне не отвечаешь. Ты опять дерзишь? Как ты можешь быть столь дерзок? Я тебе покажу! Не распутничай ради меня. И ты не должен острить. Ты дерзкий и паршивый парень» и т. д. [Лэйнг, 1974, с. 21–22].

Этот человек, на самом деле, не бредит, как считает Лэйнг, в нем просто два Я, две субличности, одна из которых соответствует его безумной ипостаси, другая – профессору Крепелину, который инкорпорировался в него и с которым он ведет диалог. Он просто не желает, что бы его считали больным, он не хочет, как говорит Лэйнг, «чтобы его измеряли и проверяли». Общее правило, которое я хочу предложить, такое: когда смысл дан в чистом виде, как при сновидении и галлюцинации, он не нуждается в толковании. Его зашифрованность – мнимая. То, что нуждается в толковании и расшифровке, это, например, почему ребенок ест макароны и не любит лапшу или почему одним людям нравятся телесериалы, а другие их ненавидят. Для чего это нужно? Для того, что только так можно понять реальность. Анализировать можно и нужно только реальность обыденного языка.

Выражая эти мысли, я, наверное, многих шокирую, но я верю, что найдутся философы и психологи, «умеющие мечтать», которые поймут меня. Но то, что я сейчас собираюсь сказать, не примет ни один филолог. Я полагаю, что анализировать и интерпретировать не следует не только сновидения и галлюцинации, но и художественные тексты. Их тоже нужно проживать. В художественных текстах, даже таких сложных, как «Улисс», «Шум и ярость» или «Андалузский пес», все надо понимать, как есть. Помню, когда я учился в Тарту, с 1975 года, уже три года как вышла книга Лотмана «Анализ поэтического текста» с блестящей по тем временам теоретической частью и совершенно неубедительными конкретными анализами стихотворений во второй части. Тем не менее в 1975 году каждый первокурсник мог анализировать поэтический текст по Лотману.