Новая Луна

— Нет-нет-нет-нет! — вскрикивает девушка, вскидывая руки: «Сдаюсь». Это Йа Афуом Асамоа, абусуа-сестра Абены и Коджо. Леопардовая абусуа. От системы родства АКА болит голова. На ее коже пять цветных отметин: верхняя часть правого бедра, левое колено, левая грудь, левое бедро, правый висок. Лукасинью жмет на спусковой крючок. Ничего не происходит.

— Пусто, — говорит он.

Тот же сигнал раздается по всей трубоферме, вдоль высоких террас и снайперских гнезд в солнечной матрице. Пусто. Пусто. Звуки угасают в туннелях, которые соединяют трубы агрария. Пусто. Пусто.

— Повезло тебе, — говорит Лукасинью.

— В каком это смысле? — парирует Йа Афуом. — Ты стоял передо мною на коленях. — Она окидывает его взглядом с ног до головы. — Да ты весь в краске! Тебе надо искупаться. Идем. Это лучшая часть. Рыбы не боишься, верно?

— А что такое «рыба»?

— Она водится в прудах. Еще там лягушки и утки. Некоторые люди с ума сходят от самой мысли о том, что их коснется нечеловеческое живое существо.

— По-моему, игра ненормальная какая-то, — говорит Лукасинью. — Чем чаще в тебя попадают, тем проще в тебя попасть.

— Она кажется ненормальной, только если играть ради победы, — говорит Йа Афуом.

На высоком настиле обустроен бар. Выпивки и вейперов там в достатке, но в мозгу Лукасинью так много веществ, что больше ему не хочется. Бассейны уже полны. Голоса и плеск разносятся по всей шахте трубофермы. Лукасинью осторожно опускается в воду. Может, рыбы кусаются или присасываются или вдруг какая-нибудь из них может заплыть внутрь его члена? Слабогаллюциногенная краска для кожи растворяется в воде; вокруг него расплываются гало красного, желтого, зеленого и синего цветов. Что будет от такого с рыбой? А с людьми, которые съедят эту рыбу? Он и помыслить не может о том, чтобы съесть то, что побывало в этой воде. Он и помыслить не может о том, чтобы съесть существо, у которого имеются глаза.

— Эге-гей! — Йа Афуом с плеском падает в воду возле него. Бедра, зады соприкасаются. Ноги переплетаются. Они трутся друг о друга животами, пальцы их гуляют туда-сюда.

— Что тут у нас, рыба?

Йа Афуом хихикает, и как-то вдруг оказывается, что Лукасинью держит одной рукой ее грудь, а ее пальцы ласкают его зад. Он запускает руки глубже в воду, теплую как кровь, ищет складки и секреты.

— Какой же ты шалун…

У нее лучшая задница после Григория Воронцова. Потом у него встает, и они касаются друг друга лбами и смотрят друг другу в глаза, и она над ним смеется, потому что голые мужчины выглядят нелепо.

— Я всегда слышал, что девушки Асамоа вежливые и робкие, — дразнит Лукасинью.

— Кто тебе такое сказал? — говорит Йа Афуом и тянет его к себе.

Абена. Мелькает за помидорными зарослями. Идет прочь от бара, к служебному туннелю.

— Эй! Эй! Абена! Подожди!

Он выскакивает из бассейна. Абена поворачивается, хмуря брови.

— Абена! — Он несется к ней. Наполовину вставший член болезненно мотается из стороны в сторону. Абена вскидывает бровь.

— Привет, Лука.

— Привет, Абена.

Подходит Йа Афуом, обнимает его одной рукой.

— С каких это пор? — говорит Абена, и Йа Афуом с улыбкой прижимается ближе. — Развлекайся, Лука. — Она уходит прочь.

— Абена! — кричит Лукасинью, но она ушла, и вот теперь Йа Афуом тоже уходит. — Абена! Йа! Да что тут творится?

Какая-то игра сестер-абусуа. Ему становится холодно, и эрекция проходит, и похмелье от множества галлюциногенных инъекций заставляет дрожать и подозрительно озираться — словом, вечеринка испорчена. Он находит одежду, выклянчивает обратный билет в Меридиан, и тут выясняется, что в квартире вовсю хозяйничает Коджо, который обзавелся новым пальцем. Лукасинью может остаться на ночь, но только на эту ночь. Ни дома, ни потрахушек, ни Абены.

Вагнер опаздывает в Меридиан. Теофилус — маленький городок, тысяча жизней на северном краю большого и пустынного Залива Суровости, где шевелятся только машины. Железнодорожная ветка, связывающая его с магистральной линией, появилась три года назад — триста километров одноколейного пути; четыре вагона в день до пересадочной станции в Ипатии. Удар микрометеорита вывел из строя сигнальный механизм в Торричелли и задержал Вагнера — он ходил из угла в угол, чесал зудящую кожу, пил ледяной чай стакан за стаканом и выл в глубине души — на шесть часов, пока боты техобслуживания не вставили на место новый модуль. Вагон был полный, места только стоячие, ведь продолжительность пути всего час.

«Я меняюсь прямо у вас на глазах? — думал Вагнер. — Я пахну по-другому, не как человек?» Он всегда представлял себе, что так оно и есть.