Новая исповедь экономического убийцы

Я застыл на месте, уставившись на манекен и размышляя, что заставляет человеческих существ творить такие ужасные вещи друг с другом. Как могли французы, так гордившиеся своим искусством, литературой — своей человечностью — быть такими жестокими? Что заставило их установить здесь гильотину? Насиловать и пытать вьетнамок? Я вспомнил, что они оправдывали свои действия религиозными идеалами. Насаждали католицизм. Но истинная цель была коммерческой, как и у современных экономических убийц. Французский высший класс отправлял юношей из бедных семей на поле битвы Индокитая, чтобы их корпорации богатели на опиуме, чае, кофе и индиго.

Эти молодые французы сами стали жертвами войны: она не только заставила их убивать, но и превратила в садистов и насильников. Я огляделся. Ни сторожа, ни Джуди нигде не было.

Я поспешил выйти из комнаты с гильотиной, насколько позволяло больное колено, и двинулся дальше по коридору к огоньку света, где была дверь во двор. Справа от меня оказался темный проем в стене. Я достал свой iPhone, включил свет и заглянул внутрь. Камера походила на пещеру. Хотя там было абсолютно пусто, я четко представил себе ее набитой напуганными женщинами — изнасилованными и подвергнутыми пыткам или еще ожидавшими своей участи. Я взглянул вдоль коридора в сторону выхода.

Тень перечеркивала пополам кайму света, выступавшего из-за двери.

— Я уже насмотрелась. — Голос Джуди эхом отдавался от стен. — От этого места у меня мурашки забегали по спине. Я возвращаюсь в гостиницу.

— Хорошо. Я еще задержусь. Увидимся за ужином.

Ее тень исчезла. Я обернулся к темным камерам. Меня бросило в дрожь. Я повернулся обратно к двери, глубоко вздохнул и пошел по коридору, стуча тростью об пол.

Оказавшись во дворе под яркими лучами солнца, я передумал. Я тоже насмотрелся. Я направился к выходу, и тут появился сторож в форме. Он торжественно кивнул мне в сторону другого коридора. Я колебался. Он снова кивнул, более решительно. Я послушно последовал за ним.

Мы вошли в темную комнату, и я с ужасом увидел два ряда людей, сидевших лицом друг к другу. И тут я понял, что это тоже манекены — вьетнамцы с прикованными к полу ногами. Я прошел между двумя рядами. Каждый манекен отличался от остальных и казался живым. Некоторые, несмотря на кандалы на ногах, заботливо поддерживали других, видимо, утешая отчаявшихся товарищей. Один перевязывал рану соседа. Все были истощены; торчащие ребра красноречиво свидетельствовали о том, что этим людям знаком голод.

С одной стороны комнаты находился помост с двумя дырками в полу и ведрами под ними — туалет. Я задумался, как часто этим людям снимали кандалы и вели, в цепях, к этим дыркам.

Я стоял мрачный, одинокий. Я взглянул на дверь, через которую вошел. Охранника не было. Я действительно остался один. Мне отчаянно захотелось бежать из этого места. Но я заставил себя в последний раз взглянуть на эти два ряда манекенов. Я почувствовал их скорбь и отчаяние и вместе с тем несломленную волю к жизни. Подняв трость в знак приветствия и уважения, я вышел.

Сторож ждал меня во дворе, у металлической лестницы, которая вела на верхний этаж, над гильотиной. Несмотря на ноющее колено, я все же вскарабкался вслед за ним наверх. Он открыл дверь и включил тусклый свет. Я вошел.

Комната была увешана фотографиями, которые были сняты спустя много лет после ухода французов. В призрачном свете я разглядел на них американских военных, в основном пилотов. Одни стояли в строю по стойке смирно; другие трудились в тюрьме. Особо трогательными были фотографии солдат, готовящих ужин в честь Дня благодарения и празднующих его за длинным столом. Затем шли фотографии конца войны: заключенные выходят на свободу в присутствии американских представителей. Ни на одной фотографии не было попытки приукрасить тот факт, что заключенные представляли собой мрачное, печальное зрелище; однако разница между ними и гильотиной с манекенами в нижней комнате четко говорила: вьетконг обращался с американскими заключенными намного гуманнее, чем французы с вьетнамцами. Я не знал, насколько эта догадка соответствует истине. Но я точно знал, что американских солдат под пытками заставляли признаваться в том, что их действия, как и действия их страны, — преступление.

Глядя на эти фотографии, я вспомнил известную фотографию голого вьетнамского ребенка, бегущего из разбомбленной деревни, и сравнительно недавно снятые фото людей в капюшонах в тюрьме Абу-Грейб в Ираке — в наручниках, окровавленных, избитых, на цепи, за которую их волочили по полу, искусанных собаками. И все это — дело рук американских солдат и агентов ЦРУ. Я поспешил в другую комнату.