Non Cursum Perficio (СИ)

Позже в рапортах это будет описано сухим, неинтересным официальным языком. А сейчас инспектор, выпустив раскалённое, дымящееся оружие, в опьяняющем ликовании сидел на протёртом коврике, часто дыша и вытирая пот со лба. Он даже на судебном процессе не верил, что расстрелял своего мёртвого коллегу, ни разу не попав в мальчишку, который успел скатиться на асфальт и прикрыться трупом врага от собственной смерти. Но факты оставались фактами, а факты, как известно, вещь упрямая – и упустивший Рыжика инспектор был казнён своими же коллегами из Кирпичного, упорно не желая понять, в чём его вина.

А Рыжик, сосчитавший глухое шмяканье пуль – восемь из восьми! – уполз прочь по грязному асфальту и битому стеклу, всё так же сжимая в окровавленной руке со сломанными ногтями свой золотой компас на цепочке. Дождь смывал всё, всё…

-Но это воспоминание он смыть не смог. Или не захотел.

Рыжик, обняв колени руками, смотрел прямо перед собой – на тени от ветвей яблонь, тёмным узором пропечатавшиеся на белом тюле. Испуганное дыхание Камилло и Аннушки порхало вокруг него, как мотыльки вокруг зажжённой лампы. Диксону было до того страшно от подобной откровенности, что старикана трясло в ознобе. В серых же глазах Аннушки перемешались меж собой искренне соучастие, восхищение и негодование. Но девушка молчала, не желая спугнуть преждевременностью слов повисшую дождливую тишину…

-Теперь мне не страшно идти по Дороге рядом с тобой, Рыжик, – неожиданно прошептал Камилло, склонившись близко-близко к своему найдёнышу – так, что нечаянно пощекотал пышными усами его шею с двумя тёмными родинками. Рыжик передёрнул плечами от озноба и пробурчал, скосив глаза на Диксона:

-Твоими бы усами, Камилло, да ботинки чистить! Спасибо…

-Я понимаю вас, Диксон. Я бы тоже пошла, – Аннушка легла на пол, разметав гриву светлых волос по круглым зелёным вязаным коврикам, похожим на листья кувшинок. – Только не могу я уйти из города – высохну без дождя, как выброшенная на берег ряска.

-А я вот так умираю без свободы, – Рыжик тоже растянулся на тёплых досках, голова к голове с Аннушкой. Раскинул руки, ловя в ладони дождевую воду, капающую с изрытого трещинами потолка. Они с Аннушкой обменялись трепещущими и зыбкими, как рябь на воде, улыбками. Их волосы спутались на полу – золото и серебро, их ресницы соприкасались и тёрлись друг о друга – крылышки двух бабочек, траурной и светлой…

-Спокойной ночи, – куда-то самому себе в усы еле слышно пожелал воспитанный до чёртиков Диксон и в три длинных шага исчез из кухни. Прикрыл дверь, оставляя за ней шуршащий шёпот, сплетение мыслей и тел, танцы теней на коже и биение пульса дождя в гулкой пустоте старых Аннушкиных тазов с чёрными дырами на дне. Вздохнул о чём-то своём и ушёл спать.

Укладываясь на длинном, старом и скрипучем, как и сам Камилло, диване (мы с ним братья-близнецы, разлученные в детстве!), Диксон по-вечернему медленно думал о себе и о своём месте в мире. В дрёме ему мерещились полторы комнаты его квартирки на Текстильной, и Камилло уже не мог сказать – была она в его жизни, или это просто сон, навеянный ливнями Дождьграда?..

Камилло Диксон спал, и ему снился переулок Каховского и табачная комендантша, которой никогда в жизни ничего не снилось, ну и бог с ними, со снами. Дьен Садерьер не спал, ну и бог с ним, с Садерьером. Рыжик и Аннушка слушали дождь и своё дыхание, а девушка с таможни смотрелась в зеркальце круглой пудреницы и кое о чём при этом сильно сожалела…

====== 15. Гроза в Кривражках ======

-Вопрос вечера: кто такая Спать и почему я её постоянно хочу?..

Рыжик, опасно пошатываясь на хлипком гостиничном стуле, развешивал на протянутой через номер бечёвке постиранные Камилловы рубашки. Диксон же возлежал на диване, то и дело зевая с такой самоотдачей, словно был пытающимся проглотить баскетбольный мяч бассет-хаундом.

Щёлкнув последней прищепкой, Рыжик отозвался:

-Если тебе тяжело, давай останемся в Льчевске до конца недели. У меня пока хватает денег на гостиницу, а в северной столице есть что посмотреть, скучать не станем. А ты тут пока отъешься, выспишься…

-Слуш, ты такой заботливый! – восхитился Камилло ехидненько в перерывах между зевками. Рыжик в ответ очаровательно оскалился:

-Я не заботливый, я практичный. Что толку гнать на выгул чахоточную корову? Ещё помрёт где-нибудь по дороге, не дойдя до сочной луговой травки, думай потом, куда труп девать…

-Э! Значит, это я корова? – Диксон, ещё не решивший, обижаться ему всерьёз или нет, кинул в Рыжика барбариской.

-Нет, Камилло, – тихо и печально изрёк Рыжик из-за рубашки: над верёвкой виднелись только его чёрные глаза и длинная чёлка. – Ты не корова, Камилло. Ты дятел.

-Вредина, – Диксон метнул ещё одну барбариску и попал своему найдёнышу в лоб. Рыжик едва не рухнул с инвалидского стула, в последний момент схватившись за мокрую рубашку и удержав равновесие. Устыдившийся Камилло быстро запихнул третью сосульку в рот и сделал невинные глаза.