Non Cursum Perficio (СИ)

-Вы помните, – хрипловато произнёс Рыжик, – кто отнял ваши жизни. Запомните теперь, кто вернул их вам! Запомните это навсегда... Мир, что разорван и ранен, я зашиваю Иглой хаоса – ныне и на века.

Рыжик развёл руки, закрыв глаза, разрешая теням на секунду прикладывать невесомые пальцы к чёрному шёлку, под которым трепетала жизнь – и тогда, коснувшись его, призрачные обитатели Берёзников с радостным вскриком исчезали, рассыпаясь на искры. А посёлок за окнами стремительно оживал, наполняясь голосами, смехом, изумлёнными восклицаниями и слезами счастья. Теней было множество – в эту комнату стекались души со всех Берёзников, притянутые, как ночные мотыльки, светом даруемой им жизни. Десятки бесплотных рук с жадностью тянулись к горячей крови и теплу, стремясь вновь обрести потерянное. Десятки бесплотных рук касались Рыжика – и Камилло с ужасом смотрел, как выцветают его золотисто-рыжие локоны, бледнеет чёрный шёлк, а оцепеневшее лицо приобретает пугающую прозрачность...

Диксон хотел бы отвернуться, хотел бы убежать, чтобы не слышать безмолвного крика Рыжика, не видеть, как он превращается в тень – и не мог. Он понял, почему тот не хотел, чтобы Камилло шёл с ним в Некоузье... Камилло не мог сказать, сколько это продолжалось – час, два или больше. Время замерло в этой комнате, за пределами которой воскресали Берёзники. Когда последняя тень коснулась чёрного шёлка и истаяла с тихим шелестящим «Спасибо!», Рыжик без сил упал на пол – словно его резко отпустили. Свернулся в комок, уткнувшись лицом в колени, и так замер.

-Не подходи, – сказал он глухо, когда Камилло сделал шаг вперёд.

-Почему? – искусанными в кровь губами прошептал Диксон. Ему было тяжело дышать от смеси страха и боли. Ему было жутко смотреть на Рыжика, на его ставшие теперь бледно-медовыми, будто припорошенные пеплом волосы, на стиснутые в судороге, впившиеся в пряжу палантина пальцы...

-Уходи, Камилло. Не смотри на меня сейчас. Постой... там… за дверью, – со стоном выговорил Рыжик. – Прошу тебя, уходи. Ты ничего не сделаешь. Уходи.

Диксон стиснул зубы. Стащил пальто, укрыл им Рыжика, провёл рукой по выцветшим волосам – и тихо вышел, закрыв дверь и привалившись спиной к стене. Он всё отлично понимал – чересчур ясно, чересчур отчётливо.

Стрелка золотого компаса еле слышно шебуршалась в ладони, словно пойманный майский жук.

За дверью тот, кого называли Иглой Хаоса, милордом, отродьем тьмы, неподвижно лежал на полу, укрытый старым, в заплатках, пальто, и пытался вспомнить, что это такое – быть Рыжиком.

Но не мог.

...Он появился минут через сорок – кутающийся в Диксоново пальто, осунувшийся, похожий на ту тень, что трепетала так недавно на ужасно белой занавеске кухни Камилло. Сказал еле слышно:

-Пойдём... домой, – и посмотрел на Диксона усталыми, утратившими свой антрацитовый блеск глазами. – Всё закончилось. Пойдём и забудем это всё...

Камилло обнял Рыжика за плечи, и они не торопясь зашагали по ожившим Берёзникам – два чужака, оставшиеся незамеченными в водовороте всеобщего счастья. На бетонном заборе, мимо которого они проходили пару часов назад, уже появилась надпись алой краской: «Смерть Ливали!».

Диксон одобрительно пошевелил усами, вспомнив нежное высокомерное личико Элен Ливали, оглядывающей из окна подчинённые узам земли клина. От Элен пахло ландышами и озоном – он это чувствовал. Так же, как чувствовал до этого приближение Садерьера по ароматам вишни и шоколада, за мили и километры... «Я становлюсь каким-то... странным», – подумал Камилло, а вслух произнёс, кивнув в сторону забора со злой надписью:

-Ну что, ты можешь сказать хоть слово в оправдание Элен Ливали и того, что она сотворила с Берёзниками, о мой адвокат дьявола?

-Мои слова всегда разлетаются в разные стороны, как стайка ночных мотыльков – поэтом я предпочитаю молчать и наблюдать, Камилло... Что до обвинений и оправданий, то знай: я, как правило, не сужу... сам, – Рыжик мило улыбнулся самыми уголками губ – так, что на щеках появились ямочки. – Скажи мне, кто казнит: судья, палач или его топор?.. Впрочем, это всё казуистика, я не люблю её. Мой путь схож с полётом золотой стрелы сакилчей – всё время вперёд, по прямой, сметая со своей дороги все препятствия. Я... на самом деле, Камилло, я ведь...

Диксон понял, что его сейчас казнят прозвучавшей вслух, уже известной ему истиной – и тогда, за локоть развернув Рыжика от забора, он голосом извозчика, у которого понесли лошади, заорал:

-Трамвай! Наш трамвай!

Не успел Рыжик пискнуть что-то о том, что Ленточка обещала их подождать, как Диксон резво устремился вперёд, словно та самая стрела сакилчей – аж песок из-под ботинок разлетелся. Болтаясь внутри Камиллова пальто и спотыкаясь по каменюкам в своих модных сапожках на каблуке, Рыжик бежал следом, качая головой и улыбаясь. Мухнявый-премухнявый старикан, он ведь всё понимает, но боится слов – прямо как пласт никеля в шахте, ей-Са. Ну и ладно. Оставим золото лежать в слитках...