Non Cursum Perficio (СИ)

-Рыжуля, ты просто поверь: ты мне нужен. Таким, какой уж ты есть. Я понимаю, что прошлое всегда будет лежать на тебе тенью, и я понимаю, что тебе тяжело и страшно довериться какому-то банальному старикану, обычному человеку, для которого ты кажешься безмерно чужим... Но так уж вышло, что на самом деле ты для этого старикана ближе всех на свете. Это правда. Так бывает...

-Не какому-то старикану, – прошептал Рыжик еле слышно, шевельнув пальцами под ладонью Камилло, – не какому-то, а мухнявому-премухнявому. Как вязаные носки с оленьчиками...

И он с тихим вздохом прислонился виском к плечу Камилло в затрапезной клетчатой рубашке, обессиленно прикрыв глаза.

Диксон провёл пальцами по гладким медовым волосам Рыжика в жесте несмелой ласки, стараясь не думать о том, что после поездки в Берёзники под блузой его найдёныша, увы, больше не бьётся сердце...

====== 25. Швы ======

…За последующие две недели, проведённые у Камилло в гостях, Рыжик ни разу не заговорил о том, что произошло в Некоузском клине. Оба они бережно хранили молчание, вместе занимаясь обыденными делами, которые, впрочем, были для Рыжика неизменно интересны и увлекательны.

Утвердившись в мысли о том, что Диксон никогда в жизни не выкинет его за дверь с криками ужаса и отвращения, Рыжик осмелел и больше не боялся признаваться в незнании самых элементарных вещей – что было бы странно для мальчишки, но вполне нормально для Рыжика.

Например, он не умел чистить картошку, и даже не хотел этому учиться, всячески увиливая и извиваясь. В конце концов, Диксону была поведана страшная история: в те дремучие времена, когда криогенетики и биомеханики ещё не запустили совместный проект по выращиванию искусственных кожи и мышц, одна девица чистила на кухне картошку остро заточенным ножом, и отрезала себе палец. Нафиг, как выразился Рыжик. И ей делали «стебель Филатова». Так вот, время прошло, а инстинкт остался. Особенно круто эта история звучала на фоне того, что Рыжик даже обычным, несбалансированным кухонным ножом попадал с тридцати метров в средних размеров картофелину. Иногда у него это получалось даже с закрытыми глазами. Диксон подозревал, что страшная история с отрезанным пальцем – не более чем очередная хитроумная отмазка, но тактично молчал. Тем более что Рыжик всегда сознательно мыл за ними обоими посуду.

Как-то после работы Камилло заехал за Рыжиком домой, и они вдвоём на чихающем «паккарде» Камилло поехали в центр выбирать новые шторы на кухню. Диксон, ужасая всех вокруг полным отсутствием вкуса, приклеился к жёлтым гардинам с какими-то горшками, гроздьями винограда и колосками. От этих мещанских занавесок он был отогнан пинками, после чего обнаружил шторочки с ромашками и немедленно облился умиленными слюнями. От тщетно подсовываемых Рыжиком благородных штор с абстрактным рисунком Диксон отворачивался, всем своим видом давая понять, что или уйдёт из магазина с ромашковым уродством, или заночует тут на своём пальто.

В результате мирового соглашения были куплены два разных отреза ткани, и на кухне Камилло весёленькие жёлтые ромашки поселились рядом с тёмно-медовой парчой, расшитой чёрными орхидеями.

Из обрезков штор Рыжик сшил Диксону жилетку, почему-то с рукавами, а также с четырьмя карманами, из-за чего Камилло сделался ещё более похожим на огородное пугало.

-А-а, типа блейзер, – догадался Диксон, вертясь перед зеркалом и рассматривая со всех сторон парчовую жилетку – с белыми вязаными рукавами и с присобаченными на все четыре кармана круглыми оранжевыми пуговицами. Творчество Рыжика ему очень понравилось: то ли из-за того, что Диксон действительно обладал ужасающим вкусом, то ли из-за приятных воспоминаний о бурной молодости, которые в Камилло эта жилетка пробуждала. – У тебя самый настоящий талант, Рыжуль. О, точно, я знаю! Тебе нужно пойти в дизайнеры! Всякие Пьер Кардены и Коко Шанели слезами от зависти умоются, честное слово.

-Ага, как только, так сразу, – отозвался на это Рыжик, старательно пришивавший одну из ромашек на попу Камилловым брюкам и делавший вид, что он ничего такого, просто дырку зашивает. – Сейчас всё брошу и помчусь... Если тебе так нравится, может, тебе ещё дождевик из клеёнки, что в ванной висит, забацать? Всё равно клеёнке уже лет десять, дырка на дырке...

От дождевика Диксон отказался с подозрительной поспешностью, но над хобби Рыжика задумался всерьёз. В нём был некий глубинный, скрытый смысл. «Это моя дорога, моя суть, моё предназначение – быть Иглой», – вспомнил Камилло слова Рыжика той ночью, когда они ехали в Некоуз. Это было правдой. И Диксон чувствовал, что за эти полгода, проведённые вместе, Рыжик стальной иглой сшил его самого. Сшил воедино из разрозненных лоскутков пёстрой памяти, из обрывочных тёплых мыслей и слов, из тех ярких дней, что иногда (очень редко) попадались в его бессмысленной, одинокой жизни.