Non Cursum Perficio (СИ)

Антинель. Мокрые сосны топорщатся попавшими под ливень кошками. Колючая проволока на заборе, по которой пущен ток, сердито гудит, словно растревоженное осиное гнездо. Дворник, согласно указаниям генерала, разметает на тротуаре лужи, «чтобы люди по дороге не мочились». Над трубой котельной с карканьем кружит вороньё – сушит перья. Кирпичные корпуса угрюмо взирают на мир пыльными стёклами. Через двор старой пристройки идёт, изящно перепрыгивая через лужи, Дьен в кожаном френче, с дипломатом в руке. А за ним... да кто же это... не может быть... Диксон закусил губу, мысленно наводя резкость на две фигурки во дворе. Так, что стали видны узор на шейном платке Садерьера, листья в лужах, холодный огонь бриллиантовой пряжки на перчатке директора Антинеля Норда, которого Дьен называл милордом, а Камилло – Рыжиком...

-Нет! – Диксон закрыл лицо руками, когда по нему полоснули взглядом антрацитово-чёрные глаза, и замер, боясь пошевельнуться. Ветер рвал полы его пальто, как бешеная собака, одержимый жаждой разрушения. Вот и узнал ты правду. И что, она была тебе так нужна?..

-Не суди, – хрипло сказал сам себе Камилло вслух, пока его не накрыло, не захлестнуло, не убило ненужными мыслями. – Никого не суди, кроме себя...

Ему стало легче; Диксон зажал в зубах очередную сигарету и выдохнул терпкий дым и все свои сомнения. Вытащил из кармана компас Рыжика и улыбнулся, глядя на золотой клювик стрелки, упрямо указывающей на север... На дверь подъезда. «Стоп, – Диксон втянул ноздрями стылый воздух, прислушавшись к своим ощущениям, – стоп, там не может быть никакого севера! Компас указывает на что-то ещё...».

Очередной порыв ветра принёс тихий вздох, и стрелка нервно дёрнулась в такт панической мысли Диксона «Что-то пошло не так!». Бросив недокуренную «Честерфилдину» в кусты, Камилло распахнул дверь подъезда и нырнул в холл, где пахло влагой и сырой извёсткой. По коридорам и лестницам гулял сквозняк – но не только. Диксон слышал эхо чьих-то голосов, шагов, скомканные обрывки звуков, шёпот, вздохи. Скрипнула дверь, прошелестела одежда, налетел аромат духов. Мелькнул блик света, капнула вода, вякнул дверной звонок. Камилло передёрнулся, когда его щеки коснулось холодное дуновение, неизвестно откуда взявшееся в этом коридоре с закрытыми дверями пустых квартир. Потом сжал в руке компас и пошёл наверх по широкой лестнице, глядя на золотую стрелку. На последнем этаже она дрогнула и повернулась в сторону уходящего направо коридора – а потом вновь вернулась к букве N.

-Спасибо, – шепнул Камилло и, пройдя пару метров, заметил приоткрытую дверь с резным овалом на ней – комната 83. Опять невидимой волной по коридору прошли шёпот, вздохи, звуки потерянной жизни, накрыли содрогнувшегося в ознобе Диксона с головой – и пропали за дверью с номером 83.

Где-то на лестнице засмеялись, хлопнула форточка...

Камилло онемевшей от понимания рукой качнул створку двери в пустую – если не считать старого чёрного телефона у окна – комнату с отстающими от стен обоями. От рамы на полу лежала бледная тень в форме креста, и там, где у этого креста была перекладина, неподвижно стоял Рыжик – как будто кто-то приколотил его гвоздями к этой тени. С широко открытыми, но ничего не видящими глазами, с застывшим лицом, он как никогда сильно напомнил Камилло дорогую фарфоровую куклу – красивую, но неживую.

Эхо прошлого закручивалось вокруг Рыжика водоворотом, повинуясь какому-то аналогу закона Кориолиса – его, как магнит, притягивало живое биение сердца. Прозрачные невесомые лепестки воспоминаний слой за слоем отклеивались от стен пустых квартир и комнат и слетались к Рыжику, чтобы на миг вспыхнуть утраченными красками от тепла его тела. И хотя Рыжик молчал, Камилло натянутыми до предела нервами ощущал его стон, рвущийся из сжатых в ниточку губ.

Ощущал – но ничем не мог помочь. Он мог только наблюдать...

А звуков делалось всё больше; тени обрели плотность и форму, теперь среди них можно было различить разных людей, услышать их взволнованное дыхание, возгласы, перешёптывание, шорох одежды и постукивание каблуков. Они толпились в комнате, стараясь коснуться Рыжика бесплотными пальцами, с надеждой и страхом. Кто-то плакал и твердил «Нечестно! Нечестно!», кто-то проклинал Ливали, кто-то звал свою увезённую в Кирпичное дочь, кто-то кого-то утешал – и сам страдал от невозможности обнять, прижать к себе, погладить по волосам. По щекам Камилло текли слёзы, и он сам еле слышно повторял «Нечестно!», впивая ногти в ладони и желая Элен Ливали смерти, долгой и мучительной, а душам жителей Берёзников – свободы и успокоения.

Когда скатившаяся по щеке Диксона слеза с еле слышным стуком упала на дощатый пол, ресницы Рыжика вздрогнули, взгляд ожил и метнулся по пустой комнате.

Повстречался с полными слёз, встревоженными серо-голубыми глазами Камилло – и Диксон вздрогнул от ужаса, вспомнив ощущение полоснувшей по лицу стали. Это был тот самый взгляд.