Non Cursum Perficio (СИ)

Где-то далеко завыла собака; чуть заметно дрогнули стёкла в рамах. Рыжик встретил взгляд Диксона – танцующая в чужих зрачках фарфоровая кукла с алым лоскутком вместо сердца, как у Дьена на свитере. В прихожей резко и надрывно, словно завопившая посреди рынка кликуша, зазвонил старый телефон. Подпрыгнув на месте от неожиданности, Диксон машинально хлопнул ладонью по выключателю, погасив свет, и тут же испуганно ойкнул. С полминуты оба стояли в тёмной кухне, неподвижные, словно два изваяния. Телефон в прихожей всё надрывался, слой за слоем проламывая обоюдную надежду на ошибку. В его дребезге было нечто маниакальное.

-Стой тут, – велел Камилло тени Рыжика, распластанной по белой ткани шторы, и исчез в коридоре. Хруст выдираемого из розетки штекера, последнее вяканье звонка, удовлетворённое сопение Камилло – но уже поздно. Игла уже проткнула ткань, чтобы выскочить с изнанки…

Рыжик поднёс к глазам край своего чёрного палантина, пряча лицо от вернувшегося на кухню Диксона: не хотел показывать настоящего себя. Торопливый жест из далёкого прошлого, которое сейчас подступило вплотную и взяло за горло с неумолимой силой опытного палача.

Тень на белой занавеске трепетала, словно умирающая серая бабочка. Камилло смотрел на неё, ломкую и истерзанную, и думал о том, что завтра же купит новые шторы. А эти сожжёт. Вместе с остатками зимы, что никак не хочет покинуть его сердце…

-Ты горькой наперстянки мне нарви, – прошептал Рыжик, – приму из рук твоих я искреннюю вечность, и пусть во мне всегда растут цветы…

-Рыженька, ты… что? – Камилло в испуге отвёл от лица его тонкую руку с чёрным оперением палантина – чтобы увидеть фарфоровое лицо дорогой сувенирной куклы с мёртвым взглядом бесстрастных антрацитовых глаз.

-Я пойду… прогуляюсь. К рассвету буду. Не беспокойся, – стеклянным голосом выговорил Рыжик и, пройдя мимо остолбеневшего Камилло, скрылся за глухо лязгнувшей входной дверью.

Диксон закусил губу, чтобы не заорать от отчаяния. Помедлил буквально пару секунд – и бросился торопливо одеваться.

Ночные улицы Фабричного квартала напомнили Рыжику почему-то подземные переходы между станциями Льчевского метро. Камень, эхо шагов, странный, налетающий порывами, словно толчки крови в артериях, ветер с запахом смазочных масел, железа и электричества.

Он плыл по иссохшимся руслам улиц невесомым бумажным корабликом, и до многих мест многих миров, где остались его счастливые воспоминания, было сейчас так близко, что зависало в обморочной паузе тоскующее сердце. Вернуться… воскресить… как хочется. Как страшно.

Наконец-то Рыжик, долгое время летавший иглой по ткани миров и стягивавший собой места, времена, события и людей, почти вплотную приблизился к месту своего первого стежка. Знавшие вышитый им узор запротестовали бы: не здесь, не здесь стальная игла воли милорда вонзилась в ткань событий… Но Рыжик знал, что точка отсчёта не обязана быть в начале. Она может быть где угодно. В том числе – и в месте, которого больше не существует. В мёртвом посёлке Берёзники Некоузского клина.

Поворот. Почтовый ящик на ножках, изумлённо покосившийся набок. Мозаика огней, зыбких и дрожащих, на верхних этажах ведомственного общежития номер сорок пять. Ветер с Пустырей.

-Рыжик! Постой! – его догнал задыхающийся, перепуганный Камилло в натянутом впопыхах наизнанку свитере и в своих любимых вельветовых брюках. Не застёгнутое пальто билось за его спиной, словно два тяжёлых шерстяных крыла с заплатками.

-Рыжик, это же… – суматошный взгляд Диксона зацепился за край торчащей из-за берёзок знакомой высотки. Рыжик обернулся, сжимая в замёрзших пальцах края палантина, и посмотрел на Камилло с печалью. Тяжёлой и всепоглощающей, словно чёрная дыра.

-Этот яд – навсегда в моей крови, Камилло, – тихо и виновато проговорил он. – Я ничего не могу с этим сделать. Но я не могу, не вправе тащить тебя с собой на дно. Поэтому, пока ещё не поздно, обрежь нить – освободи себя.

-А в моей крови – навсегда ты, отрава рыжая, – резко ответил Диксон, немного подумал, весь нахохлившись, как озябшая птица, и прибавил сердито и угрюмо, – как бы глупо это ни звучало. Я иду с тобой, и точка. Я ведь уже говорил тебе. Ты – иголка, я – нитка, и...

-Тшш! – Рыжик неожиданно останови Камилло жестом руки. – Слушай…

Они примолкли, ловя планктон звуков, дрейфующий в темноте. Где-то за берёзовой рощицей размеренно постукивали колёса – то ли поезд, то ли…

-Трамвай, – воскликнул Рыжик, устремляясь вперёд. – Тот, что мне нужен. Номер 67д.

Трамвай номер 67д

Они совсем недолго простояли на остановке – минуту или две. Потом с лязганьем подкатил сотрясающийся всем корпусом алюминиевый, блестящий в свете фонарей трамвай. Над кабиной, затянутой белой паутиной, горела алая табличка 67д – и Камилло почти взаправду увиделась буковка «а» после цифры семь... Со звуком разрываемого картона отъехала в сторону ярко-красная дверь с логотипом депо – вышкой ЛЭП, под которой парит на крылышках нагло улыбающийся трамвай.