Non Cursum Perficio (СИ)

-Тогда… тогда… – Рыжик прищурился, притопывая остроносым сапожком и в раздумье водя пальцем по губам, – та-ак, какое бы тебе наказание придумать? А?

-Не надо меня наказывать. Я торжественно клянусь больше не курить, не воровать варежки и носки с распродаж, в срок возвращать книги в библиотеку и не подкладывать соседям под коврик у двери тухлые яйца! – растопырив для убедительности усы, пообещал Диксон и уцепил Рыжика под локоть. – А пока предлагаю отметить начало антиникотиновой кампании концом субботнего супца с шампиньонами и брокколи!

-А-а! Стой. Какой субботний супец, сегодня же пятница! – Рыжик в ужасе натянул себе на глаза свою вязаную шапочку с пушистым помпоном. Этот кошмарный кич в цветовой гамме «Ночь в Мордоре» был выкраден им из закромов Мишеля – во-первых, из чувства личной мести, во-вторых, из-за очаровавшей Рыжика вышивочки в виде спящего Ктулху. А шарф с мрачными красноглазыми кильками ему подарил щедрый хирург Баркли, который, как ни пытался убедить Рыжика, что на шарфе вышиты улыбающиеся сердечки, так и не смог…

-Вот именно, сегодня уже пятница! Жизненный цикл супца близок к закату. Поэтому продукт нужно либо вылить, либо съесть. Третьего не дано. Но поскольку я боюсь, что он растворит мой унитаз, придётся всё-таки съесть…

-Ещё один вирусолог хренов, – Рыжик ущипнул Диксона через пальто, вырвал из него клок шерсти, страшно изумился и отстал. Вдвоём они ввалились в полуторку Камилло, наполнив её светом, восклицаниями и смехом. Улыбаясь и стаскивая ботинки, Камилло внутренне корчился от желания спросить: «Ты ко мне навсегда, или?.. Или сколько счастья нам отмерила судьба?».

-Я до понедельника. Ну, в гости на выходные, как бы. В понедельник, в пять утра, мне нужно будет… обратно, – Рыжик положил руки в кожаных перчатках на плечи Камилло, молчаливо подтверждая: да, я здесь, рядом с тобой. Улыбнулся во весь рот:

-Но это ведь так нескоро, верно? Через целых два дня. Давай не будем заранее огорчаться? И сейчас громко и внятно скажем категоричное «да!» горячему какао и моим любимым овсяным печенькам…

Белые шторы

Глубокая ночь. Темнота. Март. Тихое, но взволнованное дыхание; зависшая в сантиметре от выключателя рука. Надо бы зажечь свет, но отчего-то боязно. Что-то не так в этой тихой, пустой кухне. Пока что темнота скрывает надлом, раскол, неправильность, но зажги свет – и всё станет ясно. Нет, не зажгу. Не буду. В темноте видны лишь светлые контуры окна со шторами. О, эти невыносимые белые занавески на кухне! Сшить бы из них крылья. Или паруса. А пока они висят, как постиранные после операции накрахмаленные простынки, и воображение дорисовывает на их белизне бурые въевшиеся пятна (пыль), шнуры и трубки от аппаратуры (тени ветвей тополя) и крест распятия (переплёт оконной рамы). Кончиками нервов ощущается изнанка вещей.

А там, в Некоузье, только одна изнанка – бесконечная. И ты вслепую пробираешься по ней, как прошивающая ткань игла, не в силах остановить собственный стежок. Так нужно. Так должно. Ты это знаешь. Песок в волосах, в одежде, на коже. Ветер тащит тебя через каменистые пустыри, через проклятые земли клина, в сердце Некоуза. Туда, где деловитыми гильотинами постукивают колёса алюминиевых трамваев, где жгут воздух ртутные лампы и где, затаившись, лежат на сырой вязкой земле оборванные провода, которые на самом деле совсем не провода…

-Рыжик? Ты что? – он зажмурился от вспыхнувшего света с выражением досады на лице. Под сомкнутыми веками плавали разноцветные пятна-амёбы.

-В чём дело, Камилло? – с нотками раздражённой усталости спросил Рыжик, поправляя на плечах свой чёрный палантин и зябко вздрагивая. – Я тебе опять помешал?..

-Мне… сон плохой приснился. Я подскакиваю – а ты куда-то делся…

Камилло несколько смущённо провёл по усам согнутым пальцем, отступая на шаг в темноту коридора – застеснялся своей байковой пижамки с жёлтым утёнком на кармане. Рыжик слабо улыбнулся. Милый, смешной старикан. Его якорь в реальности… только вот держится этот якорь на шёлковой нитке. Здесь, на самом дне ночи, в её чёрных водах, Рыжик осознал, насколько зыбка его связь со всем остальным миром, с другими людьми. Ослабленные расстоянием, истончаются нити, рассыпаясь под пальцами в труху. Ещё чуть-чуть – и его опять унесёт течением от Камилло, от Дьена, и так и не собранный кубик-рубик выпадет из их пальцев и опять укатится в угол…

Рыжика в этот момент накрыло тёмным крылом печали ни о чём – это бывает, между тремя и четырьмя ночи, в час, когда молчат все души, а небритый санитар накрывает простынкой лицо рассвета… Простынкой. А может быть, белой Камилловой шторой с кухни.