Ной

– Госпадзе! – страшная догадка заставила тётку рухнуть на колени рядом с лежащими в изнеможении Анной и Саррочкой. – Ды вы, ніяк, адтуль?! – она махнула рукой в ту сторону, откуда вечером до деревни доносились автоматные очереди.

– Да, мы оттуда, – сказала Анна, добавить к своим словам больше она была уже не в силах. Весь ужас пережитого снова предстал перед ее глазами в таких ярких красках, что она, словно прорвав какую-то невидимую плотину, зашлась от рыданий.

– Они нас уже убили совсем, тётенька, – Саррочка, в отличие от Анны, похоже, начала приходить в себя, – но не до конца. Мы из могилки вылезли и убежали! Вот! – в голосе девочки слышалась даже определённая гордость.

«Бедное дитё, что ей пришлось пережить. Дай Бог, чтобы она смогла когда-нибудь забыть это!» – не сговариваясь, похоже, одновременно подумали обе женщины, услышав слова ребёнка. Та из них, которой довелось пройти всё это вместе с девочкой, нежно погладила её ручку, а другая, случайно оказавшаяся рядом, крепко прижала ребёнка к себе.

– Так, дзявонькі, – стремительно приняла решение незнакомка, – тут вам больш нельга заставацца. Пайшлі да мяне. Я вас так сховаю, што ні адзін з гэтых гадаў не адшукае. Пойдзем, пойдзем, – кряхтя, повторила она, пытаясь поднять с земли одеревеневшую от холода и пережитого Анну, а затем и Саррочку. – У мяне такая добрая хаванка маецца, пойдзем, дзявонькі, тут недалёка. Ураз дойдзем.

Враз, не враз, а путь оказался не близким. И Оксане Фёдоровне, так звали добрую женщину, большую часть его пришлось тащить Анну с Саррочкой на себе. Силы внезапно оставили двух беглянок, уступив место лихорадочной дрожи в ногах и безотчётному страху, помноженному на ломоту в суставах.

– Замерзлі вы, дзявонькі, прастылі, – поставила диагноз их спасительница. – Малая-то, бач, гарачая ўся, як печка! Вось, гады, што робяць!

Последняя фраза Оксаны Фёдоровны, обращённая, по всей видимости, к фашистам, не замедлила получить мгновенный отклик со стороны последних. Лишь только на горизонте показались заветные крыши деревеньки, звук выстрелов и встревоженный лай собак заставил всех троих немедленно снова опуститься на землю.

– Ляжыце туточки, нікуды не хадзіце, я зараз пагляджу, як там і чаго, і вярнуся. Я хутка! – крикнула Оксана и, пригибаясь, небольшими перебежками затрусила в сторону деревни.

– Тётенька, мне холодно! – жалобно сказала девочка, лишь только они остались одни. – Я посплю немножечко, ладно?

– Поспи, поспи, детка, – ласково ответила Анна и приложила руку ко лбу ребёнка. Рука точно легла на горячую грелку. Скорбное отчаянье охватило душу женщины.

«Нет выхода, – тупая мысль долбила мозг. – Мы обречены на смерть, мы умрём. Зря мы вылезли изо рва. Меньше бы мучились. Господи, ну, почему это всё случилось, и случилось со мной?! – сокрушалась Анна, отрешённо глядя в сероватую дымку, зябко окутавшую деревья, кустарники и далёкие деревенские крыши домов, кажущиеся такими желанными и недостижимыми. – Права была мама, когда уговаривала нас не ехать отдыхать к Мосиной тётке в Мозырь. Убеждала ведь. Лучше на море, там фрукты, пляжи. Рафа вот не послушался, говорил: тётка ждёт нас, не дождётся, давайте порадуем её. Вот и порадовали».

Анна тяжело вздохнула, уже не в первый раз проклиная свою нелепую судьбу, которая завела её, Мосю и Рафу именно сюда накануне войны. Практически прямо в лапы к немцам. Рафа хоть и явился в военкомат, как только объявили всеобщую мобилизацию, был признан непригодным к строевой службе по причине своей хромоты. Однако немцы, стремительно ворвавшиеся в Мозырь, были совсем иного мнения о пригодности хромого врача, его молодой жены и маленького ребёнка. Сначала они стали годными для гетто, а потом…

– А потом – ни-че-го, – по слогам, словно убеждая в чём-то кого-то невидимого, вслух проговорила Анна. – А потом – ни-че-го. Вы слышите меня? – громким шёпотом обратилась женщина куда-то вверх, где, по ее представлению, пребывали все Высшие силы. – Рафа жив, и Мося жив, и я жива, и Саррочка будет жить. Будет, будет, будет…

– Ты што паўтараеш-то, дзявонька? Нябось, таксама занямогла? – мир живых вторгся лёгким потряхиванием за плечо. Оксана не обманула – вернулась, держа в руках объёмистый куль. – Ну-ка, ну-ка, давай, змяняй адзежку-то! Каб чаго, гэтага… – женщина извлекла из своего мешка потрёпанную, но ещё вполне целую юбку, шерстяную кофту, ватник, видавшие виды сапоги и сапожки, старые мальчишечьи брючки и фуфайку. – Ну-ка, ну-ка, давайце, некалі нам тут расседжвацца! А то Мітрыч, стараста наш, што пранюхае.

Оксана для надёжности оглянулась по сторонам и начала сноровисто помогать Анне и Саррочке переодеться.

– Ты будзеш цяпер хлопчык Федзька, племяш мой, калі спытаюць, – сообщила она девочке, натягивая на неё мальчишеские брюки. – Глянь-ка, ну, выліты малец! – удовлетворённо добавила спасительница, завершив переодевание водружением на голову Саррочки неизвестно откуда взявшейся широкой кепки, которая тут же сползла девочке до носа.

– Она мне велика, тётенька, – пискнула из-под козырька маленькая дама.