Ной

Сам ветеринар, казалось бы, разговоров о себе и не замечал. Все домыслы и догадки, подобно дождевой воде с лоснящегося крупа лошади, стекали с него, не оставляя никакого следа. Ни опровергать, ни, тем более, подтверждать их он не торопился. Тем более, что сам в самой глубине души частично даже оправдывал подобное отношение. Не смея порой самому себе признаться в необыкновенности своих ощущений, он, как ни странно, чувствовал себя этаким изгоем, ничуть не похожим на других людей. Его состояние было сходным с тем, какое испытывает человек, давно подозревающий о наличии у себя какого-то страшного заболевания, но не смеет открыто взглянуть правде в глаза и адекватно оценить все имеющиеся у него симптомы. Бывает, больной подспудно догадывается о чём-то, происходящем внутри него, и боится дать название своей болезни, страшась оттолкнуть от себя этим диагнозом своих близких.

Нечто подобное Михаил испытывал с самого раннего детства, сколько себя помнил. Хотя в те юные годы это его нисколько не удивляло, а казалось обыденным и даже естественным. Только чуть позже, во время взросления, он смог оценить всю необычность, а порой и опасность таких способностей. На свою беду маленький Михаил, общаясь с людьми, мог видеть не только их лица – добрые или злые, или одежду, хорошую и не очень. Мальчик был способен различать и небольшое свечение, исходящее от каждого, вступающего с ним в контакт человека. Поначалу это его невероятно забавляло. Как оказалось, у людей окраска этого свечения была далеко не одинаковая. Вот, например, у мамы Зины оно было коричневым с розоватым. Их соседка, пожилая тётя Наташа, поражала его изумрудным сиянием, подобно свежевымытой лягухе. Жаль только, мама Зина любоваться этой зеленью не позволяла. Говорила: «Не ходи до неё, шибко злая она!» А вот сельская докторша из местного медпункта, Клавдия Степановна, та, наоборот, оранжевела, как клумба ноготков у них в палисаднике. Самое забавное для Михаила было то, что этот её оранжевый свет делался ещё ярче, лишь только начинала она какую-нибудь приболевшую бабку обихаживать. Ну, прямо хоть печку от неё растапливай! Словно в противовес своей жене, ее муж, сельский учитель, а заодно и директор местной школы в одном лице, Василий Терентьевич, светился подобно летнему вечернему небу – тёмно-синей краской. Этим цветом маленькому Михаилу удалось вдоволь насладиться во время уроков, когда он, затаив дыхание, слушал о подвигах древних греков и римлян, об открытии новых земель и о великих свершениях своих предков. Этот яркий цветной мир казался мальчику уютным и радостным, в нём было привычно и тепло жить, словно на лугу, расцвеченном полевыми цветами. Однако взрослея, он начал понимать, что эта человеческая радуга доступна для обозрения только ему одному. И более того, узнавание других людей о том, что он может ее видеть, опасно.

Когда Михаил был еще подростком, случались у них в селе регулярные кражи из местного сельпо. Нельзя сказать, чтобы воровали по-крупному, но водка и продукты исчезали с завидной регулярностью. Продавщица аж извелась вся. Её же первой во всём подозревать начали. Говорили: «Ворует сама, а на неизвестных воров кивает!» С себя, мол, ответственность снять хочет. Самое обидное для Валентины (так продавщицу звали) было то, что все в это верили. И даже меж собой посмеивались: «Опять у Вальки воры к ней в дом закуску с выпивкой унесли!» А больше всего несчастную бабу обличал местный тракторист Петька. Как новая беда случится, так он громче всех орал у магазина:

– Да ты лучше у себя в подпол залезь! Небось, недостачу и обнаружишь!

Вот во время одной из таких разборок и случилось Михаилу оказаться поблизости. С утра как раз у сельпо очередь перед открытием выстроилась, ждала, когда двери отопрут. А тут Валентина в очередной раз в слезах выскакивает и только руками бессильно разводит: опять, мол, обокрали! Что делать? Ратуйте, люди добрые!

Люди добрые привычно неодобрительно загудели. А Петька тоже привычно обвинительную речь приготовился вещать. Как вдруг он натолкнулся на острый взгляд Михаила. Мальчик и сам поначалу не понял, почему так привлёк его этот человек. Просто вокруг его чела никакого цвета не стояло, а только темень кромешная, словно туман, макушку окутывала.

– А ведь это ты, Пётр! – тихо произнёс мальчик, и его слова, хоть и сказанные в полголоса, были услышаны всеми. – Ты водку воруешь!

– Ах ты, гад! – диким зверем заревел Петька и, размахавшись кулачищами, ринулся к мальчику. – Да я тебя, зверёныша!

Хорошо, что бабы повисли у него на руках. Иначе не избежать бы парнишке сломанного носа или чего похуже.

Валентина потом уже, когда магазинного воришку полностью изобличили (у Петьки тогда дома часть украденного милиционер обнаружил) ходила к маме Зине с подарками, Мишку благодарила. Да только Михаилу это блестящее раскрытие преступления радости не принесло. Сторониться его стали односельчане. Да и мать родная с какой-то опасливой нежностью на него поглядывать стала. Словно знала что-то, догадывалась, да сказать никак не осмеливалась.