Ноготок судьбы

Довольный, что в этом убежище ускользнул от преследования кредиторов и врагов, которых у него насчитывалось немало, потому что его страсти и распущенность внесли расстройство во многие семьи, он в конце концов укрепил замок и заперся в нем доживать свой век с таким же порочным, как он, оруженосцем и юным, но не по возрасту испорченным пажом. Их челядь состояла из горсточки вооруженных людей, которые принимали участие в их бесчинствах и единственный выход для которых состоял в том, чтобы связать свою судьбу с их судьбой. Один из своих первых набегов Гисмондо предпринял с целью добыть для себя подругу и, подобно гнусной, оскверняющей свое гнездо птице, избрал себе жертву из своего же собственного рода. Впрочем, некоторые утверждают, что Инес де лас Сьерас — так звали его племянницу — втайне изъявила согласие на свое похищение. Ах, разве кто-нибудь может проникнуть в тайны женского сердца!

Я назвал этот набег первым набегом Гисмондо, потому что история приписывает ему еще много других. Доходы от этой скалы, пораженной, как кажется, испокон веков небесным проклятием, не могли бы удовлетворить его нужд, если бы он не приумножил своих преступлений при помощи поборов с проезжающих, рассматриваемых как грабеж на большой дороге, когда они взимаются не могучими сеньорами, а кем-либо иным. Имена Гисмондо и его замка в скором времени стали грозными.

— В чем же дело? — перебил Бутрэ. — То, о чем ты сейчас сообщил, наблюдается всюду. Это один из неизбежных результатов феодализма, одно из последствий варварства, порожденного веками невежества и рабства.

— Мне остается рассказать вам о менее обычных вещах, — продолжал arriero. — Кроткая, получившая христианское воспитание Инес однажды в такой же торжественный день, как сегодня, была просветлена ярким лучом благодати. В то мгновение, когда раздался полуночный благовест, напоминающий верующим о рождении Спасителя, она, против обыкновения, проникла в парадную залу, где три негодяя, сидя у окна, старались в чаду оргии забыть о своих преступлениях. Они были наполовину пьяны. Воодушевленная верой, она нарисовала им в сильных выражениях всю мерзость их поступков и вечные муки, которые за ними последуют. Она плакала, она молила, она обнимала колени Гисмондо и, приложив свою белую руку к сердцу, некогда трепетавшему от любви к ней, пыталась вызвать в нем хоть какие-нибудь человеческие чувства. Однако это дело, сеньоры, было выше ее сил, и Гисмондо, подстрекаемый своими бессердечными друзьями, ответил на ее мольбы ударом кинжала, пронзившим ей грудь.

— О чудовище! — воскликнул Сержи в таком волнении, как будто услышал рассказ о подлинном происшествии.

— Это ужасное преступление, — продолжал Эстеван, — нисколько не омрачило обычного веселья. Три собутыльника в присутствии мертвой девушки продолжали пить вино и распевать нечестивые песни. И было три часа ночи, когда солдаты, предупрежденные наступившей тишиной, проникли на место пиршества, чтобы поднять четыре тела, распростертые в лужах вина и крови. Трех пьяных они, не поморщась, отнесли в их постели, а убитую девушку — на погребальное ложе.

Но небесное мщение, — продолжал Эстеван, после достаточно торжественной паузы, — но неотвратимое возмездие божие ни в чем не поступилось своими правами.

Лишь только сон стал рассеивать пары, омрачавшие рассудок Гисмондо, он тотчас же увидел, что к нему в комнату размеренными шагами входит Инес — не прекрасная и трепещущая от любви и не одетая, как прежде, в легкую ткань, готовую упасть с ее плеч, но бледная, окровавленная, облаченная в длинное одеяние мертвецов. Она протягивает к нему пылающую руку и тяжело кладет ее на сердце, на то самое место, которое тщетно обнимала за несколько часов перед этим. Связанный неодолимою силой, Гисмондо напрасно пытался освободиться от ужасного видения. Его усилия, его страдания нашли свое выражение лишь в глухих и невнятных стонах. Неумолимая рука оставалась пригвожденной к тому же самому месту, и сердце Гисмондо пылало, и весь он пылал до самого восхода солнца, вместе с которым удалился, наконец, призрак. Его сообщников постигло такое же посещение, и они испытали такие же муки.

Наутро, — и так всякое утро в продолжение года, показавшегося им почти вечностью, — три отмеченных печатью проклятия негодяя вопрошали друг друга о ночных видениях взглядами, потому что не осмеливались об этом заговорить.

Однако общность судьбы и добычи толкнула их вскоре на новые преступления. Ночной разгул звал их к новым оргиям, которые теперь затягивались дольше обычного, так как они страшились наступления часов сна, но сон все-таки приходил, и мстительная рука жгла их каждую ночь.