Ноев ковчег

– Обезьяны с гранатой! Куда им оружие? Да еще дома. Не бабское это дело!. Уж простите, Евгения Ивановна. Но мужчина – защитник, а ба… ну, женщина – дома ждет. Хотя… наверное, – он скользнул по Женьке сальным взглядом, – в каждом правиле есть исключения.

Под общий хохот выпили за жен, умеющих быть умелыми не только в постели. Петька почувствовал, как напряглась Женька, и мысленно молился, чтобы она не устроила публичного скандала или не метнула свой стакан в чью-нибудь уж совсем хмельную голову.

На счастье, кто-то предложил пойти пострелять, показать, кто что умеет, но этот призыв потонул в хоре пьяных голосов – куда, дескать, идти и где стрелять – ночью в городе опасно. Начались хвастливые рассказы про беличий глаз и сбитый в Первую мировую вражеский самолет. Но предлагавший не успокоился и предложил метать ножи. Стали искать пригодные, но на столах ничего подходящего для метания не было – только обычные столовые ножи, которые единодушно были признаны негодными.

– Да такими только масло ковырять. Он же гнется и тупой как… как… – юный сержант рядом закончил: – как баба!

И вот тут пунцовая от гнева Женька, сидевшая рядом с Петькой в торце стола, пружиной подскочила. Взяла свой тот самый негодный столовый нож и с короткого замаха метнула его в агитационный плакат, изображающий толстого уродливого буржуя, кусающего край пирога в форме тогдашнего СССР, и с надписью по периметру «Защитим Родину от империалистов!»

Нож вонзился точно в голову подлого обжоры-империалиста, и почти на треть лезвие ушло в деревянный щит, к которому был прибит плакат.

В мигом наступившей тишине зазвенела злая как черт раскрасневшаяся Женька:

– Ну что, товарищи офицеры? Кто сможет, как обезьяна с гранатой?

Поднялся шум, офицеры принялись метать ножи, но неудачно, а потом в дело пошли вилки, одна из которых все-таки вонзилась в плакат, но через пару секунд бесславно упала вниз, жалобно звякнув в конце падения. Петька сидел сцепив зубы, после первой фразы: «Не бабское это дело» – он понял, что быть беде. Женя уже вышла на тропу войны, и пощады не будет. Но такого поворота не ожидал даже он. Смущенные мужики что-то бормотали про удачу для новичков и неуклюже шутили, что сочувствуют Петьке – это ж страшно в собственном доме слово лишнее сказать, а налево сходить вообще опасно для жизни. Гулянка была испорчена. Офицеры торопливо засобирались по домам и налили «на посошок». Женька в это время копалась в дальнем углу, собирая в сумку разделочную доску и салфетки. Как и ее мама, родись лет на пятьдесят позже, она узнала бы, что не дура, а феминистка. Но – не знала и находилась на том уровне ярости, когда, по народному выражению, «берегов не видят». Женька не думала о последствиях, ей снова было четырнадцать, и она по семейной традиции, которую Гедаля называл «Всрамся – не поддамся», просто добила:

– Ну… и я на посошок, товарищи.

Из дальнего угла в плакат прилетел второй столовый нож и вошел в стену точно рядом с первым. У империалиста появились мельхиоровые рога.

– Ух ты! Опять бабе повезло! – улыбнулась она.

Начальник несколько раз хлопнул в ладоши и процедил:

– Убедили. Был не прав.

Праздник и знакомство были окончательно испорчены. Женька и здесь умудрилась сразу и навсегда оказаться чужой. Ну а Петька, как всегда, оставался мудрым и стойким. Он помог жене собрать тарелки и не произнес ни словечка. Не задал ни одного вопроса, хотя сгорал от любопытства и негодования – такие феноменальные способности требовали месяцев упорных тренировок. Как?! Когда?! И главное – почему она это скрывала?

Выходка Женьки была погребена под обычной бытовой суетой переселенцев. За следующую неделю она нашла себе работу в бухгалтерии отдела рабочего снабжения, начала обустраивать быт. Петя вникал в новые дела и знакомился с вверенным ему масштабным фронтом работ, а Женя, записав наконец-то Вовку в детский сад, а Нилочку в школу, обнаружила, что оба синхронно и моментально вымахали из всех вещей и обувки. А значит – пора по магазинам.

Снабжение продовольствием и промтоварами здесь было много лучше, чем в Одессе и тем более в Чернигове, – сказывалась близость границ. Выбор был очень приличным по тем временам, но только у частников, и стоила одежда очень недешево, даже при Петькином окладе. Косько смиренно ходил следом за Женькой, которая, как настоящая женщина с Молдаванки, с упоением и страстью торговалась в каждой лавке. Местные продавщицы, а особенно продавцы, были, мягко говоря, удивлены. Торговаться тут было не принято, разве по-соседски попросить рассрочку или поклянчить чуток скостить. Женя же сразу предлагала в лучшем случае половину цены. Продавцы, сраженные такой дерзостью, напором и оглушительной, часто парадоксальной, но железной аргументацией, уступали.

– Я тебя запомнила! Заходи через неделю. Будет новомодное женское белье. Европа! – Пышная пожилая продавщица, до боли похожая на мадам Полонскую с их двора, покосилась на Петьку и прикрикнула: – А этот пусть уши не греет! Пусть деньги готовит! А потом посмотрит!

Она понизила голос и, разулыбавшись, подмигнула Женьке: