Ночной театр

– Мы не вернемся домой?

– Ты же знаешь, нам запрещено уезжать из этой деревни. Подрастешь, поймешь, а пока поверь нам с отцом на слово. Выходить за пределы деревни нельзя ни в коем случае, ни на секунду. Даже если увидишь гору золота и бриллиантов.

– Но где же мы будем жить?

– Сагиб добрый человек, он нам поможет. Да и сельчане нас не оставят. Конечно, нам будет непросто, ведь денег у нас нет, на первых порах придется жить чужой милостью. Но ты уже большой мальчик и не станешь капризничать, если не получишь всего, что хочешь. Когда-нибудь у нас будет свой дом. Вот здесь, у подножия холма.

– А это храм? – мальчик указал в темноту; со своего места аптекарь разглядела в лунном свете трепещущий над храмом флаг. У мальчика зоркий глаз.

– Наверное. Похоже на то, – ответила мать. – Каждое утро мы будем ходить туда молиться. Сплетем венки из твоих любимых белых цветов. Интересно, какие там статуи. Хорошо бы каменные: железные мне не очень-то нравятся…

Мальчик вскочил, подошел к матери, прильнул сперва лбом к ее лбу, потом левой щекой к ее правой щеке:

– Я буду за тобой ухаживать, ай. Я понимаю, тебе больно, но я буду за тобой ухаживать.

Мама взяла его лицо в ладони.

– Знаю, миленький, знаю, – с этими словами она прижала сына к груди.

Наблюдавшая за этой сценой аптекарь заметила в лице женщины нечто странное, неестественное, хотя сперва и не поняла, что именно. Тут по ее собственной щеке скатилась капля, и девушка догадалась: глаза несчастной были сухими, как пергамент. Они оставались сухими, пока женщина укачивала сынишку, хотя грудь ее сотрясали рыдания. И аптекарь позволила себе расплакаться, дать волю слезам, которые покойница и рада была бы пролить, да не могла, поскольку мертвые лишены не только крови, но и слез.

Одиннадцать

Даже в операционной за закрытой дверью учитель не задал вопрос: «Она будет жить?», так что хирургу не пришлось отвечать: «Не думаю». Мертвец снял рубашку, уселся на операционный стол, хирург вставил в уши стетоскоп.

С правой стороны грудной клетки, в том месте, где виднелась рана, легкое не наполнялось воздухом. Хирург пальцами постучал мужчину по груди; звук был глухой, как будто он постучал по камню.

– У вас кровоизлияние в грудной полости. Какой длины было лезвие?

Учитель развел большой и указательный палец дюймов на шесть. Хирург перевел взгляд на рану, и мертвец тут же поднес вытянутые пальцы к груди. Большой палец касался разреза со стороны ребра, указательный уперся в грудину. Если нож с таким длинным лезвием всадили по рукоятку, могли задеть любые органы. Хирург почесал щетинистый подбородок, потер вспухший на скуле желвак.

Он велел учителю лечь на бок, спиной к нему, и заложить правую руку за голову. Взял бритву, которую оставил на полке. К ней прилипли длинные тонкие пряди волос с затылка женщины. Хирург разобрал бритву, вымыл, вставил новое лезвие и аккуратно побрил мужчине подмышку и правую часть грудной клетки, оставив вокруг раны широкую безволосую полосу. Потом смазал кожу йодом, прикрыл пространство сверху и снизу от раны простыней, оставив лишь сам разрез.

– Задержите дыхание.

Грудь под простыней замерла. Хирург поднес скальпель к коже и расширил рану в обоих направлениях – к грудине вдоль ребер и в обратную сторону, под лопаткой, потом вверх, вдоль позвоночника. Поскольку учитель заложил руку за голову, натянувшаяся кожа мгновенно разошлась под скальпелем.

– На ярмарке был хиромант, – сказал учитель; грудная клетка его не шелохнулась – получается, он тоже мог говорить, не дыша.

– А?

– Извините. Если хотите, я буду молчать…

– Нет-нет, продолжайте. Так вы говорили?

– На ярмарке, в тот день, когда это случилось, мы пошли к хироманту.

– Неужели вы верите в эти вещи?

– Я-то нет, сагиб, что вы. Но жена раньше верила. А может, верит и сейчас, даже после всего.

– И что вам сказал хиромант?

– Что у нас троих прекрасные линии жизни, длинные, непрерывные до самого запястья.

– Попросите его вернуть вам деньги.

– Он сидел на циновке, сагиб, под потрепанным зонтом от солнца. Вокруг него лежали пыльные картонки с нарисованными ладонями, линиями и числами.

– Вам стало его жаль?

– Он был в обносках, старый, усталый… может, не ел с утра. Люди проходили мимо, не глядя на него. Мы и дали-то ему всего ничего, несколько рупий. Он говорил с моим сыном ласково, будто с собственным внуком.

– Да уж, главное – декорации, – процедил хирург. – Посади старика на циновку, никто на него не посмотрит. Посади его в лечебницу, и ангелы направят к нему пациентов.

Он закончил резать подкожный жировой слой, отодвинул мясистую мышцу, что пересекала грудную клетку, а другие разрезал, стараясь не повредить нервные окончания. Потом разрезал мышцы, которые держали ребра вокруг раны, до плевры внутри ребер. Раньше у него был ранорасширитель, но где-то с год назад аптекарь его уронила, и он разбился, а покупать новый хирург не видел смысла. Сейчас он раздвинул ребра руками, словно разъял костлявые губы утробы. Внутри грудной клетки все оказалось именно так, как он и предполагал.

– Тут полно крови.

– Это можно исправить?

– Пока не знаю.