Ночная ведьма

— Павел! — оборвал его дядя. — Мы никогда этого не узнаем. У тебя романтический взгляд на вой­ну. Представь себя перед лицом собственной смерти и смерти друзей.

При этих словах Василий осекся, потому что вспомнил о трагической гибели Саши. Его племянник знал, что значит потерять друга, и Василию не хотелось напоминать ему об этом — во всяком случае, сейчас.

— Солдаты не умирали с возгласами «За Сталина!», «За Родину!», как нам все время старались вдолбить. Если только они не захлебывались кровью, то, умирая, звали родную мать или же выпускали отменный залп бранных слов. Они не думали о любви, не пытались передать ­какое-то сообщение.

— Но ты… отрицаешь очевидное, — сделал последний заход Павел. — Ведь все девушки декламировали эти стихи!

— Эти стихи не о любви к человеку, не о любви к Родине или о жертве во имя Родины. Они обращены к смерти… С чего бы герою, принося себя в жертву, читать любовные стихи? Готов поспорить: девушкам было так страшно, что они отдались общему безумию… И потом, ведь это просто поэзия, разве нет?

Павел был глубоко разочарован, и при этих словах он ощутил внезапное опустошение. Весь его энтузиазм растаял, как снег на солнце.

— И это все, что ты добываешь в своих экспедициях? — язвительно спросил он. — Тогда зачем…

Их прервал внезапный трезвон. В кармане у Павла очнулся телефон, это было сообщение от Ирины. Предыдущих Павел не читал. Девушка писала в нетерпении: «Ответь! Лезем снова? Вдвоем? Я забираюсь наверх, ты снимаешь? Иначе нам с Владимиром не рассчитаться».

Василий закурил, впервые за несколько дней. Он курил, только когда был удовлетворен, когда чувствовал, что поставил в деле точку. Эту награду он позволял себе изредка, вот и сегодня затянулся с явным наслаждением.

— А ты, Павел? — парировал Василий, кивнув на телефон племянника. — Что ты надеешься добыть?

Глава 60

Окрестности Сталинграда,

февраль 1943 года

Ане с Костей следовало поскорее уходить. Даже если бы ей хватило сил вытащить Оксану из кабины, времени похоронить подругу у нее не было. Этой ложной могильной надписью Аня хотела выстроить защиту мальчику от безумных выходок Ивана Голюка.

После неизбежного выстрела Аня не решалась взглянуть на Костю. Она слишком боялась встретить его взгляд, опасалась, что придется объяснять мальчику, что жизнь иногда не оставляет выбора.

— В дорогу, Костя! — сказала она тоном, не допускающим возражений.

Аня коснулась прощальным поцелуем уже похолодевшего лба Оксаны и надела ей на голову снятый с себя шлем. Аня плакала, в последний раз вглядываясь в лицо своей чудесной подруги. Эта потеря была ударом ниже пояса.

После страшного расставания прошло уже много времени — несколько часов ходьбы по снегу, с обессилевшим Костей, которого приходилось тянуть за руку, — а Аня все плакала над своими погибшими мечтами и подругами, над своим призрачным будущим.

В своей стране ей было не спрятаться от преследований и обвинений в предательстве, не избежать расстрела за самозванство… А что станет с Костей? Теперь вся забота о мальчике легла на ее плечи, и Ане предстояло отказаться от всего: от себя самой, своих достижений, имени, самолетов, жажды мести, отчаянного желания спасти Родину… Выбора у Ани не было, и она отправилась с Костей на запад, дав себе зарок вернуть ребенка в его семью, когда вой­на окончится и воцарится мир.

Между мартом и июнем 1943 года она пересекла равнины, отделявшие Сталинград от Москвы, которые уже сбрасывали свое снежное одеяло и открывали жуткое зрелище. Земля неустанно извергала тела, жадно ею припрятанные в ходе этой страшной зимы. Аня прикрывала рукой глаза мальчику, когда ужас становился невыносимым, и так они шли вслепую под безотрадным небом, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, через опустошенную страну.

С трупа, брошенного в канаву, Аня содрала мужскую гражданскую одежду. С ее короткой стрижкой она вполне могла сойти за парня, если ей не придется говорить.

Свидетели самого масштабного побоища этого века безучастно смотрели на тощего молодого человека с маленьким ребенком. Когда к ней обращались, Аня старалась басить, особенно если собеседник был солдатом. Потому что для женщин продолжалась и другая вой­на: им приходилось защищать свое тело от неудержимых звериных позывов целой своры мужчин, переживших невыразимый ужас и видевших в женской плоти средство от него избавиться, полакомиться после долгого воздержания, отомстить за адское пекло, из которого они чудом вырвались.

Аня и Костя теперь повернули на север и шли по черной земле под желтым небом. После Оксаниной смерти Костя не проронил ни слова. Аня не форсировала событий и окутывала мальчика заботливым взглядом, когда его взор мрачнел. Шли дни, Костя молчал. Аня крепко обнимала его, стараясь освободить от тягот, взвалить их на себя. То был материнский жест.