Ночи нет конца

– Елена! – громко вскрикнула миссис Дансби-Грегг, находившаяся ближе всех к служанке. – Берегись!

Она кинулась к девушке, чтобы оттолкнуть ее в сторону, но Смоллвуд, похоже, даже не видел ее. Он был вне себя от ярости, и никакая на свете сила не помешала бы ему нажать на спусковой крючок. Пуля попала прямо в спину молодой аристократки, и несчастная женщина упала ничком в покрытый ледяной коркой снег.

Смоллвуд сразу же сумел взять себя в руки, словно и не было только что вспышки бешеного гнева. Не произнеся ни слова, он кивнул сообщнику и вскочил обратно в кузов. Затем направил на нас прожектор и пистолет. Корадзини увеличил обороты двигателя и включил передачу. Держа курс на запад, трактор уходил в темноту.

Сбившись в кучку, одинокие и брошенные, мы смотрели, как движется мимо нас вездеход, таща за собой сани и нарты, за которыми бежали на свободных поводках наши ездовые собаки.

Услышав голос молодой немки, я поспешно нагнулся к ней.

– Елена. Она назвала меня Еленой, – каким-то странным, словно удивленным голосом повторяла девушка.

Я уставился на нее как на полоумную, затем перевел взгляд на убитую миссис Дансби-Грегг, лежавшую у моих ног.

Удалявшиеся габаритные огни «ситроена» исчезли совсем, шум мотора затих. Нас окружали вьюга и кромешная тьма.

Глава 11

Пятница, с 6 вечера до 12:15 дня субботы

Воспоминания о той жуткой белой мгле, о мучениях, которые пришлось нам претерпеть в ту долгую ночь, никогда не изгладятся из моей памяти.

Сколько же часов брели мы по следам трактора, шатаясь точно пьяные или умирающие? Шесть, восемь, десять? Мы этого не знали и никогда не узнаем. Время как самостоятельная система измерения перестало для нас существовать. Каждая секунда представляла собой мерило бесконечных мучений. Мы брели, выбиваясь из сил; каждая минута воспринималась нами как целый эон[4], наполненный страданиями; каждый час казался вечностью. Мышцы ног жгло как огнем, руки, ступни и лицо мерзли от холода, в голове стоял туман. Никто из нас, я уверен, не надеялся пережить эту жуткую ночь.

Мне так и не удалось вспомнить, какие же мысли и чувства владели нами в эти часы. Помню лишь отчаяние, какого никогда еще не испытывал. Мучительное унижение и досаду на самого себя оттого, что позволил обмануть себя как ребенка, что был бессилен противопоставить что-либо изобретательности и находчивости этого гениального гада. Я думал о миссис Дансби-Грегг, о перепуганной и связанной Маргарите, взятой в заложники. Представлял себе, как она сидит в раскачивающемся из стороны в сторону кузове трактора, поглядывая на Смоллвуда, стиснувшего в руке пистолет. На смену досаде внезапно пришла всепоглощающая злоба. Но лишь на непродолжительное время. И еще я испытывал чувство прежде неведомого страха. Страха, сковавшего мое сознание.

То же самое, думаю, происходило и с Джонни Зейгеро. После гибели миссис Дансби-Грегг он не проронил ни слова. Он трудился не щадя себя. Наклонив голову, он шел словно заведенный. Не раз, думаю, юноша досадовал на свою оплошность, которую допустил, признавшись, что Солли Левин его отец.

Джекстроу был столь же немногословен, как и все остальные. Не желая делиться своими мыслями, он говорил лишь в крайних случаях. Винил ли он меня за то, что случилось, не знаю. Полагаю, что нет. Не такой у него характер. О чем он думал, я догадывался, потому что знал его буйный темперамент. Попадись нам Смоллвуд и Корадзини безоружными, мы не колеблясь задушили бы их голыми руками.

Мы все трое измучились, обморозились. Потрескавшиеся губы кровоточили, от жажды и голода мы слабели с каждым часом. Однако я не уверен, что это доходило до нашего сознания в ту ночь. Мы словно бы не принадлежали самим себе. Тела наши походили на механизмы, управляемые разумом, а разум был весь во власти тревоги и гнева и ничего иного не воспринимал.

Мы двигались в ту сторону, куда ушел трактор. Наверное, можно было бы повернуть назад в надежде наткнуться на партию, руководимую Хиллкрестом. Я достаточно изучил Хиллкреста и знал, что он поймет: лица, очевидно захватившие трактор, не посмеют появиться в Уплавнике, а направятся к побережью. Вероятнее всего, Хиллкрест тоже двинется в сторону Кангалак-фьорда. Этот фьорд да крохотная бухточка поблизости от него представляли собой единственное удобное место для рандеву на стомильном участке скалистого побережья. Поэтому капитан мог проложить курс прямо к фьорду. На борту его «сноукэта» был установлен опытный образец нового компактного гироскопа «Арма». Этот прибор, еще не пущенный в серийное производство, предназначался для использования на суше и зарекомендовал себя наилучшим образом. Так что ориентироваться на ледовом плато не представляло для Хиллкреста никакой проблемы.